Стоять в огне - [43]

Романцов снова вопросительно взглянул на Отаманчука, несмело потянулся к карабину, явно опасаясь, что командиры прикажут оставить его, и, подхватив свое оружие, как-то крадучись, вышел.

— Что ты думаешь по этому поводу, командир? — поинтересовался Отаманчук, когда Романцов скрылся за дверью.

— То же, что и думал. Однако прямых улик все еще нет. Подождем Петракова.

— Я послал за ним одного из моих разведчиков. Должны прибыть сюда, как договорились. Вот только удастся ли что-нибудь выяснить?

— Удастся. Вчера мы захватили полицая. Из отряда особого назначения, который в крепости. Он там недавно, о Романцове и Петракове ничего знать не может. Но сведения дал ценные. Они пригодятся и вашей разведке. Речь идет о группе, маскирующейся под партизанскую. Готовится крупная провокация, которая должна очернить в глазах населения все местное партизанское движение…

— Раньше они до такой подлости не доходили, — изумленно покачал головой начальник разведки. — По крайней мере здесь, в наших краях.

— Да, тактика меняется. Полагаю, для начала немцы послали в лес лишь небольшую группу, которая подготовит лагерь. А со временем к ней должны присоединиться еще с полсотни головорезов. И тогда поди объясни населению, что за партизаны появились в этих краях и каким из них верить, а каким — нет.

— Вот-вот. Тут все продумано.

— Полагаю, что и эти двое — Петраков и Романцов — были засланы в наши отряды. Когда придет время, они начнут стрелять нам в спины.

Отаманчук молча курил.

— А этот, Феликс, не догадывается, не сбежит?… — наконец заговорил он, почувствовав, что Беркут сказал все, что мог.

— Ребята предупреждены, глаз с него не спустят. Ну а завтра, перед приходом Петракова, я поговорю с ним по-иному. Кстати, завтра же направлю своих парней к лагерю Лансберга. На разведку. А потом попрошу у вас помощи. Разгромить этот лагерь своими силами будет нелегко.

— В таком деле охотно поможем. Тем более что скоро понадобится и твоя помощь. Задумали мы где-то через полмесяца ударить по лагерю военнопленных. Вот и вчера, после разговора с тобой, опять совещались с командирами взводов. Нужно спасать ребят. Учти: операция будет сложной. Без твоих вермахтовских и эсэсовских мундиров там не обойтись.

25

Штубер положил телефонную трубку, и, словно оцепенев, несколько минут стоял возле аппарата. То, что он сейчас услышал, казалось невероятным. Один из секретных агентов сообщал, что связной Беркута, Лесич, вернулся домой и спокойно разгуливает по двору. Как это могло произойти? Чем должен был руководствоваться человек, чудом избежавший петли, чтобы решиться на такой шаг? Ведь он, Штубер, предупреждал его. По логике, Лесич должен был исчезнуть, раствориться…

Вызвав роттенфюрера[1] Андриана Вергера, Штубер приказал немедленно подогнать к воротам крепости две машины.

— Поднять всех по тревоге. Посадить на машины. Через десять минут выезжаем.

Вергер, в свое время работавший в паре со Звонарем, специализировался преимущественно на крупных железнодорожных диверсиях и уже успел побывать в Дании и Голландии. Получая приказ, он никогда не задавал лишних вопросов и этим очень нравился Штуберу.

Тем временем гауптштурмфюрер пытался проанализировать ситуацию. Что же все-таки заставило старика вот так, средь бела дня, появиться на своей усадьбе? Неосмотрительность? Расчет на то, что за домом перестали следить? Или, может, это вызов? А если за всем этим «явлением Христа народу» стоит Беркут? И старик лишь приманка, на которую должны клюнуть еще несколько агентов гестапо?…

К тому времени, когда Вергер доложил, что люди посажены на машины и ждут приказаний, Штубер решил для себя, что старик все-таки возвратился не случайно. За его спиной, конечно же, стоит Беркут.

— Роттенфюрер, у нас на складе есть огнемет? Прихватите его.

А в это время Лесич откопал в саду, за сараем, кавалерийский карабин и три обоймы патронов, спрятанные еще в 1941‑ом, когда возле села шли бои, и отнес их на чердак. Там он выбил прикладом окошко, положил возле него карабин и патроны и невольно загляделся на долину, в которой раскинулось село, на развалины мельницы, где проходили вечера его молодости. Как давно это было! Так давно, что уже и не верилось, что действительно было. В последнее время Лесич почему-то все чаще ловил себя на мысли, что всю жизнь он так стариком и прожил, — слишком уж долгой, невыносимо долгой казалась ему собственная старость.

В лагере Беркута он провел всего одну ночь. А на рассвете встал, умылся над ручьем и, никому ничего не сказав, ушел в Заречное, где жил его дальний родственник. Оставаться в лагере он не мог. Не для его костей была сырость землянок и холод лесных рассветов, не для его… Вот только родственник принял его, как непрошеного гостя. Вроде бы и не прогонял, но и не обрадовался ему. А хозяйка — та целыми днями только и ворчала: «Нам только его рта не хватало… Приплелся, будто пес бездомный».

Возможно, Лесич еще стерпел бы несколько дней. Но вчера он вдруг почувствовал… свой смертный час. Не то чтобы ослаб или заболел, как это бывало прежде, а просто ощутил, что это уже все! Устал он от жизни, а жизнь — от него. А значит, пора…