Стоящие у врат - [29]

Как раз в это время в дверь постучали. Мы переглянулись с Луизой. Стук повторился.

— Войдите! — сказал я. Дверь отворилась, но вместо очередного больного или сопровождающего больных полицейского, в кабинет вошел мой новый сосед — советник криминалистики г-н Холберг. Словно не видя моего замешательства, он вежливо поклонился Луизе, а затем, повернувшись ко мне, сообщил:

— Я побывал в Юденрате, Вайсфельд. Можете меня поздравить. Вам это покажется странным, но я получил разрешение на проведение частного расследование. При том, что я оказался прав, и начальник полиции уже подготовил черновое заключение о причинах смерти Макса Ландау — несчастный случай. Правда, когда я выразил сомнение в справедливости такого заключения, господин Шефтель заметил, что им необходимо было какое-то формальное заключение, без которого немцы могли не выдать разрешение на похороны… А против моего расследования они не возражают. Единственным условием господа Шефтель и Зандберг поставили соблюдение правил, существующих в Брокенвальде, — в его негромком голосе звучала еле заметная ирония. — Вот, изволите ли видеть, — он вынул из кармана какой-то документ на желтой бумаге. — Получил в подтверждение полномочий. Правда, здесь оговариваются не столько полномочия, сколько ограничения. Так, мне запрещено передвигаться по гетто в ночное время — это значит, с двадцати четырех ноль-ноль и до шести ноль-ноль. Запрещено получать показания свидетелей в том случае, если они отказываются со мной разговаривать. Запрещено прибегать к какой бы то ни было помощи местной полиции и категорически запрещено обращаться с просьбами, касающимися расследования, к немецкому командованию и кому-либо в Юденрате, за исключением лично господина Зандберга, а в его отсутствие — непосредственно к председателю. То есть, господину Шефтелю. В общем-то, вполне сносные условия… — странно, но последнюю фразу он произнес уже без всякой иронии. — Главное — печать Юденрата и подписи обоих начальников — Шефтеля и Зандберга. Может пригодиться. Тем более, что все запреты формальны, их всегда можно обойти. Мне и прежде приходилось беседовать со свидетелями без санкций и адвокатов, уповая лишь на их желание содействовать следствию. Или нежелание… — говоря так, он повернулся к Луизе, стоявшей у письменного стола и в течение всего монолога смотревшей в окно. — Госпожа Бротман, надеюсь, относится к первым.

— Послушайте, Холберг, — вмешался было я, — госпожа Луиза не знает, о чем…

— Оставьте, Вайсфельд, — он отмахнулся от моих слов. — Не нужно быть большим физиономистом, чтобы понять: госпожа Бротман обо всем знает. С ваших слов. Неужели вы думаете, что я хоть на минуту сомневался в том, что вы не исполните мою просьбу и сразу же обо всем расскажете своей очаровательной помощнице? Да и не было, на самом деле, никакого резона в моей просьбе. Сказал просто по привычке. Сам виноват. Помните старую восточную притчу? «Не думай о белой обезьяне!» — он засмеялся, потом нахмурился. — Все это не имеет значения.

Луиза мельком взглянула на него и вновь отвернулась. Холберг сказал — после небольшой паузы, уже иным тоном:

— Комендант, похоже, действительно не отдавал никаких распоряжений насчет режиссера. Напротив, если верить словам Шефтеля, господин Заукель попросил его передать господину Ландау свое восхищение мастерской постановкой. Что тот и сделал — в антракте, придя к Ландау в гримерную.

— И как же Макс воспринял комплимент? — спросила Луиза.

— Весьма негативно, — ответил Холберг. — Весьма. Даже не негативно — агрессивно. По словам господина Шефтеля, режиссер очень грубо выставил его за дверь, заявив, что не нуждается ни в чьих похвалах и что ему некогда выслушивать глупости… — он привычным жестом потер переносицу. — При этом председатель Юденрата очень тонко намекнул на то, что в гримерной в момент его прихода находился еще кто-то. Кто именно — он не видел. Но господин Шефтель имел в виду какого-то поклонника… вернее, поклонницу… Впрочем, его впечатление может и не соответствовать действительности. Да… Как я и предполагал, полиция не будет заниматься расследованием. Завтра несчастного режиссера похоронят, и на том будет поставлена точка. Правда, — он многозначительно поднял палец, — тело осмотрел Иржи Зайдель. Вам знакомо это имя, доктор Вайсфельд?

Я отрицательно качнул головой.

— Вот она, мирская слава… — г-н Холберг вздохнул. — Когда-то доктор Зайдель был одним из ведущих криминалистов Европы. Сейчас ему уже семьдесят три года, лет пятнадцать как он отошел от дел, а теоретические его работы немцы изъяли из библиотек по причине неарийского происхождения автора… Так вот, Зайдель подтвердил мои предположения. Ландау был убит орудием, весьма похожим на ланцет — с узким коротким лезвием сантиметров пяти-шести, заточенным с одной стороны. Единственный удар оказался смертельным — проникающее ранение в сердце.

— И какие же выводы из этого можно сделать? — спросил я.

Г-н Холберг не успел ответить, зато в разговор неожиданно вмешалась Луиза:

— Наш гость хочет сказать, — сухо заметила она, — что по характеру раны и орудия убийства можно предположить, что убийцей, скорее всего, был медик. Он хорошо знал анатомию, поэтому смертельным оказался единственный удар. Кроме того, ланцет.