Стой, мгновенье! - [18]

— Товарищ майор, это Карпов!

— Ну как?

— Прошли восемнадцать километров, но плохо, второй раз фельдшер укол делает.

— Врач двигается вам навстречу.

— Понятно! — Капитан вышел из обогревателя. Сумерки затягивали океан.

Фельдшер отошел от Ольги: она открыла глаза.

— Мирошин, садись на моего и скачи навстречу врачу, — Капитан взял из рук солдата поводья. — К следующему обогревателю.

Мирошин вскочил в седло и галопом погнал коня к четвертому обогревателю. Он подумал о своем письме, о том, что это письмо от девушки, письмо с ответом, от которого зависит его будущее. Но он его еще не распечатал, а сейчас гнал коня и лишь ощущал это письмо в нагрудном кармане… «Интересно, как бы она вела себя, если бы с ней случилось такое, что и с женой капитана? А?» И он пришпорил коня.

— Это майор Заржевский, слышишь меня, Мирошин?

— Так точно, товарищ майор, но нет врача на четвертом обогревателе.

— Знаю. Врач должен быть уже у дамбы,

Софья Андреевна шатаясь дошла до двери обогревателя около дамбы, но открыть дверь уже не могла. Она слышала телефонный звонок, но руки не повиновались, ноги отказывались идти, сердце сдавало. Сердце! Как оно нужно было сейчас!.. Как будто бывает хоть одно мгновение, когда сердце нам не нужно! Опять телефонный звонок. Но она прошла не сто шагов, а три километра, три километра песка, снега, астмы, старости. Старости? Не может быть! И рука открыла дверь обогревателя.

— Я слушаю! — еле выдохнула она, узнав голос майора. А он не узнал ее голос, охрипший и ослабший.

— Приехали?-чуя недоброе, спросил Заржевский. — Приехали, Софья Андреевна… Алло, алло! Почему не отвечаете? Что с вами?

— Пришла! -: еле выдавила Софья Андреевна. Ей было стыдно, что она не может ответить, не сумеет пойти дальше, даже ползти не сможет. Но майор и не настаивал:

— Оставайтесь в обогревателе, за вами с Буревестника пришлют верховую лошадь.

Софья Андреевна опустила трубку и откинулась на узких нарах. Не было сил даже сделать себе укол. Однако она еле открыла чемоданчик, достала шприц, но он выпал из рук. Она снова опустила голову на необструганную доску нар, долгим взглядом рассматривая выбившуюся полуседую прядку, смутно белевшую перед глазами. Сердце…

Мирощин вышел из обогревателя, когда вдалеке показалась фигура шофера. Шофер махал рукой, кричал, звал. Мирошин, тяжело передвигаясь, добрел до лошади, перекинул через круп свою пудовую ногу, помедлил и тронул поводья.

Начал накрапывать дождь.

— Ну как больная? — спросил шофер, еще надсадно дыша после бега. — Майор сказал, что верховую пришлют за врачом, а ты мне коня давай. Я махну к врачу, посажу ее в седло и поведу в поводу. А тебе майор приказал возвращаться к своим, помогать им.

Грянул ливень.

Сквозь эту стену ливня два километра шел

Мирошин, пока не встретил Карпова, Федощенко, Кулара и сани с Ольгой.

Сани остановились перед разлившейся после ливня рекой. Всегда каменистая, достигавшая двухсот метров ширины, сейчас она стала еще шире.

— Понесем на руках! — решил капитан. И они с трудом вынули больную из саней. Сами насквозь промокшие, уставшие, они несли через речку носилки. Ливень утяжелил шубу, вода проникла и под плащ, набрякло пальто Ольги. Но она ни о чем не просила, не жаловалась. Носилки захлестнуло, залило, их наклоняли, чтобы вода стекала.

Впереди шел Кулар и Мирошин, сзади капитан и фельдшер. Плечами касаясь друг друга, они двигались вперед томительно долго, не глядя под ноги, а только в ее лицо, словно эти закрытые глаза могли увидеть и подсказать им, как идти; как двигаться.

Вода била по щиколоткам, добралась до края голенищ, залила и колени, подобралась к поясу.

Тогда носилки положили на плечи и осторожно, тяжко, молча двинулись дальше в десяти шагах от океана, в который их сталкивала река.

Наконец, вышли на другой берег, положили в сани и добрались до обогревателя.

— Товарищ майор!

— Слушаю, Василь Васильевич, слушаю, дорогой!- неожиданно для себя сочувственно и тепло перебил Карпова майор. — Знаю, что ливень был, но может, еще продвинетесь. Лошадь твою отдали уже врачу… А?

Капитан вышел из обогревателя. Чутьем любящего он постигал всю меру опасности, висящей над женой. Он отдал бы свою жизнь за то, чтобы этот переход закончился скорее. Он ненавидел себя за то, что сил нет и у него, что каждый шаг дается с трудом…

Его суровое, молчаливое сострадание было едва ли не больше ее страдания, и он уже терял власть над собой. И тут он увидел, что Мирошин и Кулар присели, медленно достают курево.

Капитана словно что-то швырнуло к ним, он камнем долетел до них:

— Встать, вперед! Ехать!

— Дайте хоть маленько передохнуть! — попросил выдохшийся Мирошин.

— Встать, кому говорю! Встать, вперед!

— Вася! -прошептала она. И столько властного бессилия прозвучало в ее голосе, что капитан точно очнулся.

— Простите меня, отдохните. — И сам ушел подальше, словно стараясь спрятаться от своего гнева и позора.

Он пошел вперед.

Темнота надвигалась.

Через несколько минут капитан услышал шаги. Оглянулся — никого, посмотрел вперед- никого. Почудилось? Но группа догоняла его.

Навстречу, ведя коня в поводу, шел шофер, а в седле сидела Софья Андреевна.