Сторожи Москвы - [5]

После смерти Юрия Долгорукого ростовчане и суздальцы, как повествует летописец, «задумавшеся, пояша (взяли) Андрея, сына его старейшего, и посадиша и в Ростове на отни (отеческом) столе и Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу и ко всем сущим под ним». Ему-то и довелось стать действительным строителем обновленного Москова.

Рождение Москвы связывалось еще с одним именем – полулегендарного боярина Стефана Ивановича Кучки, владевшего землями по Москве-реке и жившего в собственном селе на месте нынешних Сретинских ворот. Юрий Долгорукий воспользовался некой вымышленной или действительной провинностью Кучки, чтобы захватить его владения. Дочь боярина Улита была насильно выдана замуж за Андрея Юрьевича, но не смирилась ни с гибелью отца, ни с собственной поруганной честью. 28 июня 1174 года она приняла участие в заговоре против мужа и погибла от ран.

И вот археологическая находка наших дней, как будто вновь вызвавшая к жизни те далекие времена. На месте древнего московского кладбища, на Соборной площади Кремля, было открыто женское погребение, а в нем остатки богатейшей женской одежды. Обвивавшаяся вокруг головы шитая зелеными нитками лента – ожерелье и шитое золотом обрамление вокруг шеи. Входили они в наряд, который надевался на женщину дважды – в день свадьбы и в день похорон. Возраст знатной москвички и характер ран, от которых она умерла, позволяют предполагать, что это останки княгини Улиты Боголюбской.

В заговоре против Андрея Боголюбского, кроме княгини, приняли участие шурин князя Яким Кучков, стремившийся отомстить за смерть брата, зять шурина Петр и любимый княжеский ключник Анбал, «ясин» – родом с Кавказа. Всего заговорщиков собралось около двадцати человек. Ключник заранее спрятал меч князя, и Андрей оказался безоружным перед яростно накинувшимися на него заговорщиками.

Но даже голыми руками он долго боролся с врагами, так что им пришлось дважды добивать его. Два дня потом тело князя лежало на паперти церкви – никому не давали ни приблизиться к нему, ни войти в храм. Когда же князя – воина и строителя понесли под его стягом на погребение, народ во Владимире горько плакал.

Летопись сохранила слова верного слуги князя, киевлянина Кузьмы: «Уж и тебя, господин, и холопи твои знать не хотят; а бывало, придет ли гость из Царьграда, или из иной какой-нибудь страны, из Руси ли, латынец, христианин или поганый, ты прикажешь повести его в церковь, в ризницу, пусть посмотрит на истинное христианство и крестится, что и бывало: крестились и болгары, и жидви, и все поганые, видевшие славу Божию и украшение церковное, сильно плачут по тебе, а эти не пускают тебя в церковь положить».

Трагедия гибели Андрея Боголюбского усугубилась тем, что княжеская чета не оставила потомства. Великокняжеский престол перешел к брату Андрея. Наступили страшные годы татаро-монгольского ига.

Лаврентьевская летопись скорбно повествует о начале лихолетья: «В лето 6731 (1223)… Того же лета явились народы, их же никто толком не знает и какого они племени и откуда пришли, и что за язык их, и какого племени и какой веры; и зовут их татары, а иначе называют таумены, а другие печенеги, иные говорят, потому что о них свидетельствовал Мефодий Патарский епископ: пришли они из пустыни Егриевской, лежащей между востоком и севером; как говорит Мефодий: как к концу света… попленят всю землю от Ефрата и Тигра до Понетьского моря, кроме Ефиопии. Бог же один ведает, кто они такие и откуда пришли, премудрые мужи знают их хорошо, кто книги читать умеет; мы же не знаем, кто они есть, но здесь вписали о них ради памяти русских князей беды, которая пришла от них… А князья русские пошли и бились с ними, и побеждены были ими и едва избавились от смерти: кому была судьба жить, те бежали, а остальные были побиты…»

В 1238 году начинается нашествие хана Батыя на Москву, и у летописца не хватает слов для описания пережитого: «Татарове поидоша к Москве и взяша Москву… а люди избища от старьца до сущего младенца, а град и церкви святые огневи предаша… и много именья взямше (взяв много имущества. – Авт.), отъидоша…»

Перс Джувейни в своей «Истории завоевателя мира» говорит о разгроме города «М.к.с.», который расшифровывается исследователями как Москва, еще короче и страшнее: «Они оставили только имя его». Кроме «града», сгорели прилегающие «все монастыри и села». Это был год восшествия на великокняжеский престол отца Александра Невского – Ярослава-Федора Всеволодовича.

Успешно воевал Ярослав Всеволодович с осаждавшими Псков и Новгород немцами. И не потому ли, когда пришлось князю ехать на поклон к Батыю, Батый предпочел переправить его к самому великому хану, на берега Амура?

Тяжелой была поездка, еще тяжелее оказалось пребывание в ханской ставке. Против князя был организован заговор, и ханша подала ему за столом отравленное питье. Тяжело больным выехал Ярослав Всеволодович из ставки и на обратном пути скончался. Тело его было перевезено во Владимир и погребено в Успенском соборе. Летописец же отозвался о князе, что он «положи душу своя за други своя и за землю Русскую». Не церковью, но благодарной народной памятью причислен Ярослав Всеволодович к лику святых.