Столкновение - [12]

Сначала промчались обшарпанные, осевшие на задние колеса «татры», до того переполненные, что смуглые лица, прижавшиеся к стеклам, казались расплющенными. Легковушки одна за другой проносились, треща потрепанными глушителями. Шоферы пригибались к баранкам, желали казаться меньше, ниже, и комбат поймал на себе молниеносный тревожный взгляд водителя в белой чалме.

Затем покатили автобусы. Дымили, гремели, качались на крышах кули, сундуки, чемоданы. Сквозь грязные стекла виднелись бородатые лица, женщины в паранджах, маленькие, в пестрых тюбетейках дети. Покосившиеся, неустойчивые короба один за другим миновали Святую могилу, погружались в перламутровые тени и свет. Майор был спокоен за них. Едва ли им грозила опасность. Мелкие шайки придорожных грабителей нападали на такие автобусы только в сумерках. Обирали людей, растаскивали и уносили багаж. Сейчас, при утреннем свете, когда посты охранения лучше просматривали трассу, эти мелкие шайки бездействовали. Уступили место другим, пришедшим в Саланг из Панджшера, — гранатометчикам, пулеметным расчетам, стрелкам из безоткатных орудий. Военной обученной силе, чья цель не грабить, а уничтожать, убивать. Эти банды едва ли откроют огонь по старым безобидным автобусам. Будут ждать колонны с горючим, грузовики с боевым снаряжением. И майор, пропуская кривобокий автобус, обвешанный помпонами и блестками, кивнул водителю, приложившему руку к груди.

Следом пошли «барбухайки», высокобортные, похожие на фургоны грузовики, сплошь покрытые лубочными цветными картинками, будто борта облепили бабочки. Хозяева, покупая грузовой «мерседес» или «форд», не довольствовались фабричной эстетикой. Надстраивали кузов, сооружали над кабиной дощатое подобие люльки. Мастера-живописцы украшали грузовик разноцветным мелким узором — изображениями цветов, животных и храмов. Машина, утратив индустриальный, цивилизованный облик, превращалась в шатер, балдахин. Грузовики пестрели, рябили на трассе. В кузовах колыхались кудлатые овечьи спины, рогатые коровьи головы. В люльках над кабинами сидели женщины, дети, белобородые старики. Пристроившись в хвост «барбухайкам», прокатил военторговский фургон. Красивая продавщица помахала рукой, улыбнулась майору.

— Нерода, возьми-ка планшет! — Комбат передал водителю карты. — И давай-ка тихонько пошел!.. Держи осторожно дистанцию!

Они катили небыстро, не выпуская из виду последний разукрашенный грузовик. Облепили броню, разделившись надвое без приказа. Развели в обе стороны от дороги автоматы, взяв под обзор текущие близкие склоны. Если гора проплывала слева, а справа были откос и провал, где пенилась и гремела река, то башня осторожно разворачивалась в направлении горы, наводила на нее пулемет. А если скалы теснили машину справа, пулемет переводил на них свой раструб. Пулеметчик Кудинов щупал глазами камни, шарил, глядя в прицел, по окрестным вершинам.

Комбат сидел в командирском люке, глядел на высокую вертолетную пару, кружившую над дорогой. Горы еще не утратили утренних сочных расцветок. Сбрасывали к подножиям красные, желтые, золотистые осыпи. Казалось, на вершинах кипят котлы с вареньем — черничным, клубничным, смородинным. Пена переливается через край, сбегает по склонам.

Он знал: его «бэтээр» уже видят в засадах стрелки. Их оружие, прицелы их пулеметов уже скользят ему вслед, выцеливают его танковый шлем, его согнутую спину. Быть может, из той высокой промоины. Или из-за тех нависших камней. Или из зеленеющей кущи. Затылком, лбом, переносицей сквозь прозрачную толщу воздуха он ощущал давление чужой наведенной стали. Лобовую кость заломило. Он машинально качнулся, чтобы уклониться от чужого зрачка, совместившего на его лице вороненую мушку и прорезь. Связывался по рации с постами и ротами. Катил по ущелью на виду у своих и чужих. Стягивал к себе голоса, позывные, вспышки окуляров. Был подвижной скользящей точкой, центром ущелья. Нес под лобовой костью пульсирующую жаркую метину.

Миновали афганский пост. Солдаты долбили придорожный грунт, углубляли окоп. Знакомый сержант, высоченный, в серо-мохнатой форме, взял под козырек.

Дорога менялась. Открывала то зеленую с белыми космами реку. То клетчатый, наклеенный на кручу кишлак. Пахло мирным утренним дымом. Кишлак казался ржаной пропеченной коврижкой. Краснела на крыше женская одежда. Бежали по тропке черные длинношерстные козы. Но комбат улавливал разлитую повсюду тревогу. Среди глинобитных построек, в глянцевитой зелени сада таились сталь и взрывчатка. Он знал об этом не из ночной разведсводки. Это знание было тончайшей больной интуицией, острым, почти звериным чутьем. Появилось в нем после множества стычек среди коварных, стреляющих гор.

Дорога имела свою длину, пропускную способность, свою крутизну и твердость покрытия. На его командирской карте она была покрыта названиями кишлаков и распадков, малых прилегавших к Салангу ущелий. Но в его сознании, в его болезненной памяти трасса была отмечена местами боев, обгорелой сброшенной в пропасть техникой, малыми белыми столбиками… Они, эти бетонные вешки, указывали на болевые точки дороги. Зоны беды и опасности. Возможные направления ударов. «Версты Саланга» — называл их майор.