Столица - [63]

— Только все это гораздо проще,— ответил он.— Время от времени я им кое в чем помогаю— вот и все.

— Например?

— Да так, пустяки; чаще всего советы даю: куда им пойти или что надеть. Ведь они, когда приехали в Нью-Йорк, одевались, как попугаи. А главное,— тут Оливер расхохотался,— я воздерживаюсь от насмешек на их счет. А если слышу, что кто-нибудь позволяет себе в этом отношении лишнее, то ставлю на вид, что в скором будущем они безусловно свое возьмут и станут опасными врагами. Раза два я уже кое-где нажал и расчистил им дорогу.

— Они тебе платят за это?

— Ты это, наверное, назвал бы платой, но разве это плата? Просто старик дает мне иногда перехватить на бирже малую толику,— ответил Оливер.

— Перехватить на бирже? — удивленно переспросил Монтэгю, и Оливер ему растолковал, что под этим подразумевается; в обществе, где людям не приходится зарабатывать, такие сделки вошли в обычай. Принимающий подобную услугу сам ничего не вкладывает и ничем не рискует; предполагается, что приятель покупает для него акции и, когда они повышаются, посылает ему чек на выигрыш. Очень многие, стесняясь брать прямо деньгами, с удовольствием принимают предложение какого-нибудь могущественного друга «отхватить для них сотенку акций». Такой способ давать на чай распространен в высшем свете. Это очень удобно, например, в отношении газетчиков, когда надо, чтобы они высказались положительно о надежности тех или иных акций; удобно это и с политическими и финансовыми деятелями, голос которых может оказать решающее влияние на судьбу курса. Если человек ставит себе целью попасть в свет, он должен быть готов к тому, что придется направо и налево раздавать такого рода чаевые.

— Конечно,— добавил Оливер,— заветное желание Ивэнсов, чтобы я уговорил. Уоллингов взять их под свое покровительство. Если б мне это удалось, я, пожалуй, мог бы получить с них полмиллиончика.

На все это Монтэгю ответил только:

— Да, да, понимаю...

Ему вдруг все стало ясно. Так вот, значит, каким образом делаются дела! Вот почему Оливер платит тридцать тысяч в год за номера в отеле и может выложить еще тридцать на туалеты кузины! Теперь понятно, отчего провести рождественскую неделю у Элдридж-Дэвонов куда выгоднее, чем корпеть над сводом законов!

— Еще один вопрос,— сказал Монтэгю.— Почему ты хочешь нас познакомить?

— А почему бы и нет? — ответил Оливер.— Тебе это не повредит — развлечешься. Видишь ли, они узнали, что у меня есть брат, и просили тебя привезти. Не могу же я вечно прятать тебя, как ты думаешь?

Разговор происходил по пути к Ивэнсам. Они жили на Риверсайд-Драйв, и когда Монтэгю вышел из кеба и разглядел смутно вырисовывающиеся в полутьме громоздкие очертания их дома, он не мог сдержать восклицания:

— Ну и махина — точь-в-точь тюрьма!

— О да, места у них достаточно,— со смехом ответил Оливер.— Это я им удружил. Ведь это, знаешь, старый дворец Лэмсонов.

Места и впрямь было довольно, довольно было и всяких причуд роскоши,— Монтэгю подметил это с первого взгляда. Были тут и лакеи в коротких штанах, с красными лентами и золотыми галунами, были и мраморные галереи, и камины, и фонтаны, были и картины французских мастеров и настоящие фламандские гобелены. Лестница в их дворце поднималась полукружиями и была устлана вытканной на заказ белой бархатной дорожкой, которую часто приходилось менять; на верхней площадке покоился шестивековой древности белый кашмирский ковер — и так далее, все в том же роде.

Наконец появилось и семейство: тощий, гигантского роста мужчина со смуглым обветренным лицом и торчащими седыми усами — сам Джек Ивэнс; рядом с ним миссис Ивэнс — низенькая и пухлая, с симпатичным лицом и умеренным количеством бриллиантов; тут же и две мисс Ивэнс—обе с горделивой осанкой, стройные и безупречно одетые. «Что ж, они вполне приличны»,— мелькнуло у Монтэгю.

Однако мисс были «вполне приличны», пока не открывали рта. Но стоило им сказать два слова, как всякий тотчас же вспоминал, что Ивэнс — бывший шахтер, а его супруга служила когда-то кухаркой на ранчо; голоса у Энн и Мери были грубые, и все,что они говорили или делали, казалось неестественно.

Оливера и Монтэгю провели в пышную столовую, отделанную в стиле Генриха II, с достопримечательным камином — его облицовка в точности воспроизводила каминную доску во дворце Фонтенбло — и с четырьмя большими аллегорическими изображениями Утра, Вечера, Полдня, и Полночи на стенах. Других гостей не было; стол, представлявшийся в этой просторной комнате игрушкой, был накрыт на шестерых. И вдруг мгновенная -вспышка воображения — с такой яркостью, что он чуть не вздрогнул от ужаса,— открыла Монтэгю, что значит не быть допущенным в общество. Обладать таким великолепием — и не иметь близких, с которыми им поделиться. Владеть столовыми в стиле Генриха II, гостиными в стиле Людовика XVI, библиотекой в стиле Людовика XIV — и всегда видеть их пустыми! Не иметь никого, с кем поехать на прогулку или просто побеседовать: ни единого человека, которого можно было бы навестить или с которым поиграть в карты; ездить в театр и в оперу, но и там ни с кем не перемолвиться словом! Мало того: чувствовать на себе дерзкие и насмешливые взгляды! Жить в этом громадном дворце и сознавать, что вся орава слуг, выказывая в лицо раболепную преданность, скалит за вашей спиной зубы! Терпеть это изо дня в день и не иметь возможности от этого избавиться! И, наконец, вне дома встречать надругательство и презрение общества и всех его бесчисленных прихвостней и паразитов, подражателей и поклонников!