Столетний старец, или Два Беренгельда - [91]

Тотчас же она вместе с дочерью выскочила на улицу; вскоре обе вернулись со словами: «Подумать только, она идет туда совсем одна…»

Вот тут-то я спросил:

— Что там стряслось, мамаша?

— О! — отвечала она. — Это та самая юная особа, хотя, конечно, ей уже минуло все тридцать, о которой пошли весьма странные слухи. Недавно ночью она вернулась к себе домой в полном беспамятстве… Господин Флеро, писарь полицейского комиссара, под большим секретом поведал моей дочери, что эта девица ходит на свидания к старику, похожему на выходца с того света, за которым давно наблюдает полиция. Рассказ его удивил весь квартал, ведь с тех пор, как они здесь поселились, она вела себя вполне порядочно, и вот на тебе…

Вот тут-то, генерал, я попросил показать мне дом этого писаря, и, вооруженный рекомендацией мадемуазель Памелы Балише, дочери толстой хозяйки кабачка, я отправился к нему. Надо сказать, мне пришлось прождать его до самого вечера, пока он не вернулся. После моей внушительной вступительной речи и позвякивания казной, — сказал Смельчак, руками делая движения, будто отсчитывает монеты, — писарь шепотом сообщил, что интересующая меня девушка проживает на улице Сен-Жак, № 309, а отец ее — бывший заговорщик, вынужденный во время правления «маленького капрала» бежать из страны.

— Смельчак, это она! Великий Боже!.. Это он!..

— Что вы сказали, генерал?

— Марианина, Верино!..

Генерал Беренгельд в ужасе вскочил с места.

— Нет, нет, генерал, его фамилия Мастерс, а девушку зовут Эуфразия; это не они. Вот тут-то я и отправился домой.

Генерал впал в задумчивость и после долгого молчания воскликнул:

— Не имеет значения, Смельчак, поспешим; мы должны спасти эту невинную жертву.

— Какую жертву, генерал?

— Иди, Смельчак, беги, скажи, чтобы закладывали черных коней, бери свою саблю…

Как только Смельчак вышел, в дверь трижды тихо постучал привратник; генерал, в волнении расхаживавший по комнате, открыл ему.

— Господин граф, какая-то девушка непременно хочет говорить с вами.

Решив, что это Марианина, Беренгельд сбивает с ног привратника и бросается вон из комнаты… Вихрем проносится он по дому, бегом сбегает по лестнице, и вот он уже у двери. Он видит Жюли, но не узнает ее… Убедившись в своей ошибке, генерал смертельно бледнеет, молча разворачивается и уходит. Жюли бежит за ним.

— Сударь, я пришла к вам по поручению своей хозяйки; ей осталось жить совсем недолго, и если вы не поможете ей… Господин Верино…

Едва прозвучало имя Верино, как Беренгельд обернулся, взглянул на горничную и воскликнул: — Так это вы, Жюли!.. — Взору же генерала уже виделась Марианина! Сколько радости было в этих простых словах! — Где Марианина? Где она?.. Говорите!

— Увы, господин граф, ей очень плохо, у меня для вас письмо от нее, она просила его передать только в том случае, если она не вернется сегодня вечером, но я не стала ждать… мне кажется…

— Давай скорее!.. — И генерал выхватывает у нее из рук письмо Верино. Распечатав его и узнав почерк своего старого друга, он протягивает руку и выхватывает у Жюли письмо Марианины, которое горничная попыталась удержать.

Письмо Марианины Беренгельду

Прощай, Туллиус, я любила тебя до последнего вздоха, последние слова мои и мой последний взор обращены к тебе! Теперь я могу тебе это сказать… О, если бы я могла увидеть тебя, прижаться к твоей груди и там уснуть навеки, доказав тебе, что клятвы мои не были пустыми словами, я была бы счастлива. Но судьба решила иначе. Я пишу эти строки, вкладывая в них всю свою душу, всю свою любовь: читая их, ты легко сможешь себе представить, как Марианина ловит твой взор, чтобы навечно запечатлеть его в своем сердце. Тешу себя надеждой, что еще не раз ты перечтешь это завещание любви и та, кто написала его, будет вечно жить в памяти твоего сердца. С радостью уношу я эту мысль с собой в могилу, она согревает меня в эти последние часы… Я скоро умру, Туллиус, тайный голос твердит мне об этом. Прощай.

Твоя Марианина, альпийская охотница.

Увы! последние слова живо напоминают мне далекие нежные мгновения, ставшие самыми прекрасными минутами моей жизни. Впрочем, нет, я не права, у меня была еще целая неделя счастья — перед началом роковой кампании, принесшей столько горя и Франции, и нам. Прощай навсегда!.. навсегда!.. что за страшное слово!..

Взволнованный, генерал плакал, комкая в руках письмо.

— Бедная Марианина, где она сейчас?..

— Ах, сударь, я не знаю! Она куда-то вышла, — отвечала Жюли, — но никто не знает, куда она направилась!

Страшное подозрение закралось в душу генерала; лицо его исказилось, и, взглянув на Жюли, он изменившимся голосом спросил:

— Где вы живете?

— В предместье Сен-Жак.

— Великий Боже! Это она!.. Старец!..

— Ах, сударь! Значит, вы знаете того незнакомца, с которым она поддерживает отношения… Ах! Она так изменилась с тех пор, как встретила его, так погрустнела…

Но Беренгельд уже не слышал ее: сознание покинуло его. Очнувшись, он воскликнул: «Лошадей!» — и бросился в конюшню поторопить слуг.

— Лоран, сто луидоров, если за четверть часа мы домчимся до улицы Сен-Жак, номер триста девять.

Следуя приказу генерала, Смельчак, Жюли и Лоран садятся в экипаж и с бешеной скоростью мчатся по Парижу, выкрикивая: «Берегись!» Кони генерала летят, словно на крыльях, никто никогда не видел, чтобы лошади бежали с такой скоростью…