Столешница столетий - [39]

Родова исчезла.

Навсегда. Как тот прадедовский дом, что звался и «стариной», и «родиной»… Да и как та страна, в которой я встретил жизнь и вошёл в поток времени. И она, и почти все люди, окружавшие меня на заре моей судьбы, не одолели упруго-мощной силы этого потока, остались в нём, где-то там, позади. В том, что очень условно зовётся — былое…

Но для меня это былое — самое что ни на есть настоящее. Оно — во мне, оно — часть меня, и, может, лучшая часть. Какое же оно «былое»? Это я стал другим, из мальчишки превратился в очень немолодого человека, а оно — время — оставшись во мне, осталось прежним. Настоящим. И в том смысле, что — истинным. Более подлинным, чем многое из окружающего мою жизнь сегодня. Да, признаюсь: очень большая часть того, что составляет сегодняшний мир, в моих глазах является какими-то временными, наспех сварганенными декорациями…

Скажете: старик ворчит на новизну, которая ему не по нраву? Наверное, отчасти это так… Но лишь отчасти. Ещё раз говорю, вспоминая заповедь моего прародителя: не во времени беда, оно — всё то же. А вот многих из нас поломали потому, что мы сами поломали себя… Но это так, к слову.

Нет, я не хаю время. Куда там! Как бы ни было тяжко мне сегодня, я всё равно считаю себя счастливейшим из смертных.

Ибо мне выпало великое счастье, не столь уж многим людям в XX столетии выпадавшее. Родиться и расти на земле неповторимой, древней, синеглазой красоты, на той земле, которая единственно и могла вдохновить самого русского из всех русских гениев на самые точные слова о ней: «Там русский дух… Там Русью пахнет!» Родиться и расти в самой глубине народа, только что одолевшего самое лютое сіюё лихолетье, победившего самое страшное в мире нашествие и ещё не отошедшего ни от боли, ни от радости своей великой Победы. И — самое сердцевинное: мне выпал удел родиться и вырастать среди множества родных людей. В мире добра и любви — тем невероятных, что жизнь родных мне людей, мягко говоря, не благоприятствовала ни добру, ни любви. Немало злого и злобного было растворено в воздухе тех дней и лет, а всё-таки: тысячекратно более, чем в дни, когда я пишу эти страницы, окружавший меня мир людской был насыщен добром. И любви, как мне помнится, «на душу населения» хватало. По крайней мере, на мою детскую душу… Так мне ли не считать свой жизненный жребий счастливым!

И все они, всё это множество односельчан, земляков и сограждан, связанных меж собою и со мною узами кровного, близкого или очень дальнего, но родства, все они сегодня — лишь во мне. Они живут в моей памяти, в глубинах моей души не как прошлое, а как настоящее, как самое настоящее, самое истинное…

А потому и велика моя тревога.

Родова остаётся лишь во мне…

Уже на излёте своём, уже истаивая, выветриваясь и распадаясь, наша межсемейная община дала «городу и миру» немало людей, каждый из которых стал мастером в своей профессии, асом своего дела жизни. Кое-кто больших степеней и признания достиг на поприще своём, прославив этим нашу звонкую фамилию, либо фамилии других «кланов» нашей родовы… Однако мне точно известно, что эти высокие профессионалы занимаются сугубо земными, очень конкретными делами, чаще всего связанными с техникой, с промышленностью, с фундаментальными науками. Иногда — сочетают в своей работе эти сложные поприща, как, например, известный питерский инженер-мостостроитель, или кузбасская учёная дама-геологиня, доктор минералогии — мои «фамильцы», вполне ещё деятельные, хотя гораздо более почтенные по возрасту, чем я… Но и другое известно мне с полной достоверностью: никто из этих уважаемых сродников моих, во-первых, ни историей, ни изящной словесностью не занимается, а во-вторых, главное, ни собственная генеалогия, ни «преданья старины глубокой», относящиеся к судьбам наших многочисленных дедов-прадедов, их почти совершенно не занимают. При случае, при встрече, бывает, поинтересуются немного и даже сами кое-что вспомнят — но и только. Этим деловым людям, учёным, промышленникам и техникам — не до былого, не до замысловатых переплетений в судьбах их предков. И, наверное, по-своему они правы. Слишком тяжкую ношу взвалил на любого из них день идущий, и огромное напряжение сил необходимо, чтобы спасти от окончательного развала и вырождения остатки материального могущества страны… Как бы там ни было, «хранителем памяти» никто из них не стал.

Вот так и получается: история Рода нашего остаётся лишь моим достоянием…

«В моей душе лежит сокровище, а ключ поручен только мне», — по совершенно другому поводу написанные, эти строки блоковского шедевра очень точно определяют то, о чём я сейчас говорю. Совсем немного осталось людей и в нашем родном краю, и в иных краях страны, которые ощущали бы себя потомками нашей талабской родовы. А тех, кто хранил бы в памяти и в душе её историю, просто уже и нет. Кроме меня…

Поэтому столь тревожно мне сегодня: это сокровище может уйти вместе со мной.

А ведь поистине — сокровище… Ведь каждый из сколь-либо примечательных людей нашей родовы жил «на особицу», и жизнь любого из них достойна того, чтобы о ней поведать людям. И разве не сокровище — целый эпос изустных легенд, «бывалыцин» и семейных преданий о порою совершенно невероятных, головокружительных событиях, происходивших с моими ближними и дальними сродниками, которые жили на заре века минувшего и ещё в позапрошлом столетии… Вот когда наступило мне время благодарить и столь рано проснувшийся у меня интерес к «делам давно минувших дней», и мою память, по сей день хранящую в себе то, что было услышано, познано из рассказов старших, из их разговоров меж собою, да и то, что я ещё успел застать на моей родной земле и увидеть своими глазами. А ещё — надобно вновь и в который раз (но и тысячи будет мало) земной поклон отдать душам родителей моих, сохранивших груды тетрадок, в которых я подростком вёл свои записки и дневники…