Столь долгое возвращение… - [78]

Отношения между жертвами режима и его агентами далеко не всегда складывались по инструкциям московского начальства и по формулам классовой борьбы с «врагами народа». В этом тоже, как мне представляется, отличие и бесспорное преимущество советского тоталитаризма против гитлеровского.

Весна быстро набирала силу; среди прочих ее примет были и летучие мыши, замелькавшие в вечерних сумерках. Однажды летучая мышь, Бог весть каким образом, залетела к нам в дом. Быть может, она и сама испугалась не меньше моего, но я перепугалась почти насмерть, когда в темноте (мы уже легли спать) что-то холодное быстро скользнуло подле моей щеки. С отчаянным криком я вскочила с постели, зажгла свет и увидела летучую мышь, метавшуюся под потолком. Мой крик разбудил весь дом. Племянник Юра, полуодетый, натянув на голову шапку-ушанку, чтоб мышь не вцепилась в волосы (в России верят, что летучая мышь садится на темные волосы), а на руки перчатки, долго гонял незваную гостью из угла в угол, пока она не нашла отворенного окна и не выпорхнула наружу. Наутро мы вспоминали забавные детали ночной суматохи, и вдруг кто-то вспомнил примету: летучие мыши — к добрым вестям:

— Ну, Юрка, жди повестки из комендатуры, ведь ты возился с летучей мышью больше всех!

И правда, примета не подвела. Несколько дней спустя Юру вызвал начальник спецкомендатуры лейтенант Гавриков (знаменательная фамилия: «гавриками» в России невесть с каких пор звали агентов тайной полиции) и сообщил ему, что он освобожден: Верховный Суд СССР принял в рассуждение его доводы, что он никогда не был членом семьи Переца Маркиша и никогда не жил с ним вместе, а был только прописан в его квартире. И в начале марта Юра уехал. Расставаться с ним было невесело — мы очень сжились за этот год ссылки, — но мы были счастливы за него. К тому же мы прекрасно понимали, что Юрина «реабилитация» (я ставлю это слово в кавычки, потому что оно было бессмыслицей и в этом случае, и в сотнях других, ему подобных: Советская власть объявляет невиновным, «за отсутствием состава преступления», человека, которого никогда ни в каких преступлениях не обвиняла, но упрятала за решетку или загнала в ссылку за вымышленные преступления другого человека, с которым первый находится в родстве, свойстве или просто знакомстве!) — еще один признак новых веяний, которые не могут не коснуться всей нашей семьи, не исключая и самого Маркиша. Какая-то искра надежды, что он жив, все еще тлела во мне.

Примерно в ту же пору приехал к нам мой брат, которому разрешили отбывать свою вечную ссылку вместе с нами. Опять-таки добрый знак в общем плане, но все-таки, в первую очередь, радость встречи, радость соединения после стольких лет разлуки: ведь брат был арестован весной 1938 года, пятнадцать лет назад! Для Шуры путешествие с Крайнего Севера в Казахстан, путешествие почти вольное, было событием необыкновенным, сказочным. Сказочно прекрасной показалась ему и наша Кзыл-Орда с ее солнцем, арыками, свежей зеленью и пивом, которое на Севере было недоступною роскошью. (Замечу в скобках, что, освободившись в 1956 году и вернувшись в Москву, Шура долго, больше года не мог пройти мимо лотка с мороженным, чтобы не купить брикета волшебного лакомства, о котором он мечтал и грезил в тюрьмах, лагерях и ссылках.)

Да, начиналась «оттепель». Слово это еще не было сказано. Его придумал Эренбург: так называлась его повесть, первое литературное произведение о первых шагах десталинизации. «Оттепель» Эренбурга была напечатана в журнале «Знамя» в мае 1954 года. Но еще до того, если память мне не изменяет, я прочитала в журнале «Новый мир» статью, которая прозвучала как удар грома. Это была невинная по теме и по названию рецензия Михаила Лифшица на книгу Мариэтты Шагинян «Путешествие по Советской Армении». Михаил Лифшиц — философ и эстетик, ученик знаменитого Георга Лукача (как известно, Лукач прожил в Москве с 1933 по 1945 год). До войны он занимал высокие посты в литературном, аппарате, но затем попал в опалу — и как еврей, и как слишком принципиальный, твердокаменный марксист, не соглашавшийся на уступки требованиям сталинской эпохи в развитии марксистской мысли. Я не знаю, с какой стороны, справа или слева, ненавидел он Сталина и сталинизм (понятия «правого» и «левого» в сегодняшнем российском понимании часто как раз противоположны одноименным западным понятиям), но всю силу ненависти, всю страсть оратора и публициста, вынужденного молчать и не год, и не два, а едва ль не десяток лет, Лифшиц вложил в удар по взбалмошной старухе Шагинян, в свое время заигрывавшей со всеми модными литературными, философскими, богословскими течениями подряд, а затем «образумившейся» и «перешедшей на твердые пролетарские позиции».

Названная мною выше книга Шагинян вышла в 1950 году. В 1951 автор получила за нее Сталинскую премию. Вдохновленная лаской вождя (все премии своего имени Сталин распределял самолично), Шагинян мгновенно подготовила второе издание, оперативно дополнив свои путевые впечатления невероятно холуйским даже по тем временем панегириком последнему гениальному творению вождя и учителя — брошюрке «Экономические проблемы социализма в СССР». Возможно, проворная старушка отхватила бы еще какое-нибудь поощрение бойкому и повадливому своему перышку, но, поскольку «нетленный гений» все же оказался и тленным, и бренным, Михаил Лифшиц воспользовался экономической и философской безграмотностью панегиристки, чтобы аккуратно смешать ее с навозом, а главное — чтобы косвенно, не называя священного еще имени, поставить под вопрос и предсмертные откровения самого гения. И это было главным в статье, которая переходила из рук в руки и зачитывалась буквально до дыр. Все понимали, что безответственная, как всегда, болтовня Шагинян — только повод, предлог. Впрочем предлог был удачный. Шагинян, как говорили в ту пору, «достойно представляла» целое поколение литературных мерзавцев, ревностно (и небескорыстно) поклонявшихся каждому из идолов, которых воздвигало начальство.