Столь долгое возвращение… - [29]

Вскоре после ареста Александра Бубекина в «Комсомолке» произошли и другие аресты. Был арестован Шурин шеф — заведующий отделом информации Ефим Бабушкин. Его друг — летчик, герой Советского Союза Валерий Чкалов добился разговора со Сталиным и ручался головой за Бабушкина. «Кремлевский горец» — так назвал Сталина в одном из своих стихотворений Осип Мандельштам — в ответ на это произнес свою излюбленную фразу:

— У вас только одна голова, она вам еще может пригодиться!

В это примерно время я поступила на работу в иностранный отдел «Комсомольской правды», но проработала там всего несколько дней: был арестован мой начальник, Саша Филиппов, и я тут же была уволена. Уволили и Шуру — как сотрудника арестованного «врага народа» Ефима Бабушкина. Шура, однако, без труда нашел работу в газете «Советский флот» и уехал от этой газеты на Дальний Восток. Вначале мы получали от него много теплых писем, а потом он вдруг замолчал. Весь апрель от него не было никаких известий. Я позвонила в его редакцию, спросила, не знают ли они там о Шуре. И мне ответили:

— Ваш брат недостоин того, чтобы о нем запрашивали. Вы все узнаете со временем.

Некоторое время спустя в Цыганский уголок пришли с обыском, и Шурину комнату опечатали. Так мы узнали, что Шура арестован.

В это время у нас жила приехавшая из Баку любимая моя бабушка Оля, мать моей матери. Узнав об аресте Шуры, бабушка Оля слегла. В доме воцарилось уныние и паника. Я была нездорова, и Маркиш настоял, чтобы мы с мамой уехали на курорт, в Кисловодск. Ведь мы все равно ничем не могли помочь Шуре.

Не успели мы как следует освоиться в Кисловодске, как получили телеграмму от Маркиша: «Бабушка Оля умерла». Мы приехали на похороны — которые уже за этот короткий промежуток времени! Маркиш был подавлен, грустен. Он был привязан к бабушке Оле, ценил ее тонкое понимание человеческих чувств. Она — терпимая и мудрая женщина — иной раз понимала порывистого, горячего Маркиша куда лучше, чем мои «благопристойные буржуазные» родители.

А в октябре нам сообщили, что Шура осужден на восемь лет лагеря, с правом переписки. Мы принесли ему в Бутырскую тюрьму теплые вещи и рюкзак: его отправляли на Север. Обвинили его в контрреволюционной агитации и участии в подпольной организации.

Маркиш, используя все свои связи, добился приема у заместителя Генерального прокурора страны. Фамилия его была Розовский, он был еврей, посещал иногда еврейский театр. Розовский запросил Шурино дело, прочитал его и развел руками: он ничем не мог помочь моему брату. Под пытками Шура «признался», что состоял в подпольной организации. Многие тогда подписывали сфабрикованные обвинения — лишь бы прекратились мученья следствия. От Шуры требовали, чтобы он назвал и выдал «сообщников», и брат мой не без иронии написал: «Организация наша была столь засекречена, что ни один из членов не знал другого». Это признание удовлетворило следствие. Позднее, уже во время войны, когда политических заключенных не освобождали, Шура получил в лагере второй срок — десять лет, за… попытку построить на территории лагеря самолет и перелететь к Гитлеру.

Что же касается Розовского, то, он сам вскоре после встречи с Маркишем был арестован и расстрелян.

Люди пропадали вокруг нас, люди уходили в тюрьмы и лагеря, чтобы никогда не вернуться оттуда. Еврейские деятели подвергались особым преследованиям и репрессиям. Арестовали Мойше Литвакова — главного редактора центральной газеты на идиш «Дэр Эмес», оголтелого коммуниста-догматика, активного члена печально известной евсекции. Литваков не любил Маркиша, протестовал против выдачи ему разрешения на въезд в Россию из эмиграции. Он считал, что Маркиш — безыдейный поэт, чуждый марксизму, близкий к националистическим еврейским тенденциям. Литваков также обвинял Маркиша в том, что он пишет «только о евреях», вместо того чтобы писать о «рабочих крестьянах» вообще.

Арестовали крупных еврейских писателей Мойше Кульбака, Изи Харика. Многие поглядывали на Маркиша, как на обреченного. Трудно установить сегодня, отчего Маркиш остался в то время на свободе. Одна из версий сводится к тому, что Сталин в беседе с Александром Фадеевым говорил о Маркише как о прекрасном поэте. Могущественный Фадеев поспешил принять это к сведению, и Маркиш до времени избежал судьбы многих своих коллег.

Итак, Маркиш знал, что происходит в стране вокруг него. Знал, как и все.

И как все, не знал, что «десять лет заключения без права переписки» — это расстрел, что в тюремных подвалах пытают заключенных, что миллионы ни в чем неповинных людей сидят в концентрационных лагерях. Не знал — и продолжал верить в справедливость идей и действий «строителей новой жизни». Теперь мне страшно об этом вспоминать. Но это правда, и я не хочу ее скрывать.

В самый разгар так называемой «великой чистки» мы с Маркишем уехали в Тбилиси. Страна пышно и торжественно отмечала 750-летие со дня рождения великого грузинского поэта Шота Руставели. Союзу писателей велено было провести свою юбилейную сессию в Грузии. Маркиш и еще несколько членов Правления получили возможность отправиться в путешествие с женами. Литературный спектакль обещал быть красочным, и я радовалась будущей поездке.