Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей - [94]

Шрифт
Интервал

То, что я мало времени проводила с мамой, восполнялось тем, что чем старше я становилась, тем больше чувствовала общность, единение с ней, так что мне часто казалось, что не нужно никаких слов и объяснений, мы и так совершенно понимаем друг друга. Я и теперь думаю, что мама мне больше понятна, чем другие люди, которых я знаю в течение многих лет, но все-таки разница между нами есть, и мне бы хотелось знать, о чем думала мама, оставаясь летом одна дома.


Мама слонов не только рисовала, они стояли на полочке ее письменного стола. В те годы в «мещанских» семьях на комодах, покрытых кружевной «дорожкой», стояли семь слонов одинаковой формы и разной величины, по росту от маленького до большого, и считалось, что они приносят в дом счастье. Маминых слонов было шесть (и посетительницы попроще указывали на этот недостаток) и все разного размера, разной формы и из разных материалов. На полочке находился также лежавший на постаменте больной, грустный лев; около его головы стоял щит с крестом посредине. Мама сказала, что это «лев милосердия», но я не поняла, что это значит. Там же стояла маленькая и, если всмотреться, грозная фигурка: темная, деревянная, она была как маленький столбик, спереди она опиралась на две лапки с когтями, а сзади — на хвост, скорее похожий на неразрезанные фалды сюртука, — хвост был такой же ширины, как спина, и являлся ее продолжением. Это была сова, не похожая на настоящую сову, у нее было не круглое, как у сов, а треугольное лицо, огромные глаза представляли собой темные провалы, уши, острые, как у шпица, торчали вверх, а весь низ лица состоял из большого, висячего, треугольно-острого носа-клюва. У мамы был когда-то экслибрис (всего несколько отпечатков) — сова в очках сидит на книге. Сова, спутница Афины, символ мудрости, мне кажется маминым и моим атрибутом, тотемом, а деревянную фигурку я стала, может быть, напрасно (я недавно разглядела: одна глазница у нее кажется зловещей, как у черепа, потому что сам глаз выпал, а другой скорее ироничен, но все-таки…) считать посланницей нашей смерти.

К этим фигуркам уже на моей памяти присоединились каменный пестроватый тигр, белая фарфоровая свинка, целлулоидный пестрый, коричневатый с более светлым, крокодил (его хвост должен был, собственно, служить ножом для разрезания бумаги, но крокодила поместили на полочку, куда был отправлен также подаренный мне кем-то сидящий металлический пудель), а дядя Ма подарил маме изделие северных народов — высеченную из белого камня лайку. В Кустарном музее мама купила деревянную птицу, ярко раскрашенную в красный, синий, желтый и белый цвета. У нее был длинный позолоченный нос (удод?). Через некоторое время мама купила еще одну, точно такую же птицу, но вдвое меньше и с красным клювом. Мама сказала: «Это мы с тобой». Они так и стояли, маленькая под клювом большой.


Мама заглядывала одним глазом, наклонив голову набок, в книгу, в чашку — так делают близорукие. «Как кривая лиса в кувшин», — ворчливо говорила Мария Федоровна. При маме? Мне эти слова не казались грубыми, но веселой шуткой, объединяющей нас троих в одно целое.


Будучи еще очень маленькой, я умела подходить к телефону и звала маму или, если ее не было дома, Марию Федоровну, чтобы она записала, кто звонил. Не только я гордилась таким взрослым и разумным поведением, маму тоже оно забавляло и было ей приятно. Но однажды мама была дома, я подошла к телефону, спросила, как полагалось: «Кто ее спрашивает?», повторила вслух имя, а мама сказала быстро: «Скажи, что меня нет дома». Я и сказала: «Мама просит передать, что ее нет дома». Мама тут же выхватила у меня трубку и стала говорить, что я неправильно ее поняла. Звонил кто-то, кто мог причинить неприятности. Мама на меня не рассердилась, но при ней запретила подходить к телефону. В другой раз я слышала, как мама сказала о чем-то с презрением: «Это какое-то варнитсо» (ВАРНИТСО — название учреждения). Я при случае как попугай повторила эту фразу. Мама на меня зашикала и запретила повторять за ней то, чего я не понимаю, и стала при мне осторожнее. Когда я стала старше, мама стала мне говорить: «Об этом никому». Правда, она не говорила при мне ничего опасного, но тогда можно было «загреметь», как выражалась Мария Федоровна, ни за что, я понимала это и молчала.

Мама не была для меня привычной, повседневной, как Мария Федоровна, как матери у других детей, поэтому, может быть, у нас с ней не было столкновений, которые возникают при постоянном общении. И то, от чего заскучал бы другой ребенок, для меня было радостью. Так, когда мне исполнилось десять лет, мама стала брать меня с собой на улицу Горького в книжные магазины. Мы шли туда пешком, и даже в последнюю при жизни мамы зиму, когда мне было уже двенадцать лет, я отказывалась идти с мамой под руку. Мама говорила с некоторым недовольством, что в моем возрасте она ходила под руку со своей матерью, но не настаивала, и я держала ее за руку, по-детски. Хождение под руку казалось мне изменой моей детской любви. Когда я соглашалась (редко) сказать несколько слов с мамой по-немецки, я отказывалась произносить Mamma с ударением на последнем слоге, как полагается в немецком языке, а вставляла в свои ответы русское «мама», только оно, казалось мне, соответствовало моему отношению к ней. Понимала ли она меня, я не знаю.


Рекомендуем почитать
Иван Ильин. Монархия и будущее России

Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.


Равнина в Огне

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Граф Савва Владиславич-Рагузинский

Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)


Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.


Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.


Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.


Воспоминания

Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».


Моя жизнь

Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.


Дневник. Том 1

Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.