Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей - [63]
Зимой я болела недолго, но тяжело. У меня было повторявшееся воспаление среднего уха, и к доктору Якореву присоединили знаменитого Натансона. У меня часто болели по вечерам колени. Мария Федоровна мазала мне колено сильно пахнувшей мазью, обматывала его старым шерстяным платком, и я не сразу, но могла заснуть. Вызывали знаменитого Ревилиотти, который поставил меня на стул и сравнил ноги. Он не нашел у меня ревматизма. Была ветряная оспа с зудом и сыпью, и мне хотелось, чтобы у меня осталось несколько вмятин-оспин. Была редкая для меня болезнь — ангина. «Береженого бог бережет», — Мария Федоровна боялась за меня и была против закаливанья, но она не признавала шарфов и даже образующих кольцо вокруг шеи меховых воротников. При любом морозе мое горло было открыто, и вследствие ли этого непроизвольного закаливания или по природному расположению горло как таковое не болело, бывали только кашель и насморк.
Для научных работников была открыта поликлиника в Гагаринском переулке, к которой прикрепили не только маму, но и меня и Марию Федоровну.
Когда я заболевала, то чувствовала себя виноватой перед Марией Федоровной и старалась скрыть свое состояние, надеясь, что все пройдет само собой, но Мария Федоровна замечала по моему виду, что я больна.
Воспаление среднего уха было мучительно: мучительна была сама боль и мучительно прокалывание барабанной перепонки. Но не было ничего хуже зубной боли. Она никогда не кончалась, и чем была сильнее, тем яснее была голова, тем больше осознавалась эта боль.
Зубная боль отравляла наслаждение от еды. Зубы мои были так чувствительны, что я не могла передними, здоровыми зубами откусывать мороженое, и когда вафельные кружки были заменены пачками, для меня стало мученьем есть мороженое на улице. Что же сказать о зубах, которые болели? Зуб реагировал болью сначала на сладкое, потом на холодное, боль распространялась по всей челюсти, и я приоткрывала рот, как будто надеясь, что боль уйдет изо рта. Я сначала скрывала от Марии Федоровны зубную боль, ложилась больной стороной на подушку, прикрывала другую щеку одеялом, поджимала ноги. Но зуб болел с каждым днем все сильнее, так что трудно было засыпать. Он теперь болел от горячего, и эта боль быстро пропитывала весь зуб, зуб был весь — боль, она расширялась, распирала зуб, и он болел не переставая.
Меня пристроили в соседний переулок к частной врачихе: на углу переулка была ее вывеска — «Зубной врач Магаршакь», еще с твердым знаком. Я ходила к ней одна, потому что не нужно было переходить даже переулок. Она жила и принимала больных в коммунальной, естественно, квартире, где у нее был кабинет с перегородкой. В отделении у окна было чисто, стояли зубоврачебное кресло, бормашина и белые шкафчики с инструментами. В части комнаты без окна стояли стулья и стол со старыми журналами, здесь пациенты ждали, если кресло бывало занято, что бывало редко, или если сама Магаршак задерживалась в своей жилой комнате.
Магаршак поставила мне десять серебряных пломб с лечением, по десять рублей каждая, и несколько без лечения.
Куда приятнее, чем лечить зубы, было лечить простуды. Только однажды были волнения и страх мои и мамы с Марией Федоровной: доктор Якорев поставил мне диагноз «скарлатина» и сказал, что об этом нужно сказать соседям. Вишневские сразу же начали требовать, чтобы меня отправили в больницу, а мои взрослые удивлялись их неблагородству: ведь когда Золя болела дифтеритом, меня и детей Березиных увезли, чтобы она могла остаться дома. Взрослые боялись больницы, как огня, боялись, что меня там простудят и заразят другими болезнями, и оттягивали решение, а я боялась оторваться от дома. Но оказалось, что никакой скарлатины нет.
Конечно, кашель, заложенный и текущий нос, повышенная температура не могли доставлять мне удовольствия (хотя был момент, при приближении к 38°, когда наступало состояние какого-то если не блаженства, то успокоения, удовлетворения). Зато когда температура становилась почти нормальной и меня «выдерживали» в постели, а потом дома, у меня было время для рассматривания картинок и чтения книг.
Если я буду описывать все книги, которые читала, и что получала от этого чтения, это займет много больше места, чем описание еды. Ограничусь перечислением направлений моего чтения: детские книги о детях, дореволюционные и советские; классическая литература, чаще в детских изданиях; книги о животных; географические книги; книги о всевозможных открытиях; сказки; фантастические и исторические книги; революционные книги.
Все книги, помимо содержания и материальных качеств (бумаги, шрифта, переплета, картинок, запаха), тоже на меня действовавших, имели еще особое свойство, которое можно сравнить со вкусом, но вкусом в другом измерении. Этот «вкус» мог соответствовать моему существу, потребности моего существа, как это произошло в высшей степени с «Багровым-внуком» Аксакова, как это было с Сетоном-Томпсоном, немного отклоняться, что было совсем неплохо, например, во «Фрегате «Паллада»» Гончарова, который мама вынула для меня из шкафа с книгами классиков, были странные для меня ясность и отсутствие чувств, а совсем другой, ночной, романтический и внушающий страх «вкус» был у книги «Рыцари Круглого стола»
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.