Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей - [39]
Для мамы эти родственники были совсем не то, что для меня, я была отделена от них Марией Федоровной. Мама превосходила их и умом и чувством, но одной, семейной стороной она была среди них. Она давала им деньги, когда могла, — тете Эмме и другой сестре бабушки, тете Иде, которая жила на улице Горького. Мама старалась дать им денег так, чтобы Мария Федоровна не видела, потому что Мария Федоровна говорила: «Вы, Розалия Осиповна, дойная корова».
В ту зиму закончилось ничем соревнование пупсов, начавшееся годом или двумя ранее. Больших целлулоидных младенцев-голышей не было в магазинах, они были недостижимой роскошью. Наши пупсы были глиняные и очень тяжелые. У них была большая круглая голова с нарисованными волосами, нос представлял некоторую выпуклость, так же как и уши, голубые глаза находились в маленьких впадинах, ручки и ножки — согнутые. Ноги соединялись проходящей сквозь внутренность тела резинкой с головой, руки — друг с другом. Пупсы продавались голые. Тане и Золе купили по пупсу, и мне захотелось такого же. Пупсы быстро ломались: у них отскакивали голова и ноги, и приходилось нести их чинить в Столешников переулок. Можно было самим связывать голову с ногами, но мы не умели затянуть резинку, и голова пупса свешивалась набок, а ноги болтались на веревочках, отделенные от туловища. Пупсы разбивались при неудачном падении, так что состав пупсов в нашей квартире обновлялся два или три раза, а Мария Федоровна очень не любила непроизводительные траты денег. Хотя я предпочитала одного пупса, желтоватого, с яркими коричневыми волосами и синими глазами, двум другим, я не полюбила пупсов, как любила своих мягких зверей. Но когда я прижимала к себе завернутого в одеяльце пупса и его тяжелая, холодная, круглая голова согревалась от тепла моего тела, я вдруг чувствовала к нему особую, не зависящую от моей воли, ума и даже чувств нежность.
Было решено, что мы больше не будем снимать дачу на Пионерской, потому что там я не научусь плавать. В выборе дачи мама полагалась на Марию Федоровну, но Мария Федоровна не знала окрестностей Москвы. К тому же, хотя она была крепкая, но все-таки старая, ей не хватало сил, чтобы ездить в разные места, поэтому дачи снимались беспорядочно; кто-то говорил маме или Марии Федоровне про какое-то дачное место, давал адрес с объяснениями, и дачу почти всегда снимали с первого раза. Мария Федоровна очень боялась буйных пьяниц: кто-то рассказал ей, что дачница с малыми детьми была вынуждена убегать по ночам в лес от пьяного хозяина, она старалась также выбрать дом без грудных детей, плачущих по ночам. И дача должна была находиться близко от станции, чтобы маме было легко дойти до нас, а Наталье Евтихиевне не приходилось далеко носить тяжелые сумки с продуктами.
В Новый Иерусалим мы поехали, захватив с собой Таню Березину. Мы ехали очень долго на поезде, который временами подолгу стоял (мама потом объяснила мне, что на Виндавской дороге одноколейка). Земля уже достаточно просохла, но травы было еще мало. Село Лучинское находилось совсем рядом со станцией. Все место было открытое, не так, как у «дач в лесу». Лучинское было большое, избы стояли по обе стороны широкой улицы, имелись и переулки, тоже с домами.
Река протекала совсем рядом с деревней, нужно было только спуститься с горы.
За стеной жили хозяева, в их комнатах были вещи из городской жизни: комод, швейная машина, металлическая кровать, влияние города сказывалось и в одежде молодых женщин — в книгах о деревне описывалась другая домашняя обстановка. Зато деревня полна животными, птицами и детьми — нельзя шагу ступить, не попав в чей-нибудь помет. Утром пастух хлопал кнутом и дул в пионерский горн (патриархальный рожок я услышала несколько лет спустя). Деревенская улица заросла темно-зеленой травой особого рода, с сочным стеблем, от которого симметрично отходили в обе стороны листики и который оканчивался одним таким же листиком. Напротив многих домов были привязаны к колышкам на длинных веревках телята, но основными обитателями улиц были в течение дня гулявшие на свободе гуси; взрослые гуси и гусыни с умилявшими меня пушистыми гусятами, пищавшими тонкими голосками. Все они неустанно щипали эту траву с листками и испускали из больших и маленьких задков помет. Посреди улицы был пруд, но, к моему удивлению, ни разу за все лето ни один гусь в нем не плавал.
Я проводила время в обществе деревенских детей моего возраста, чуть постарше и совсем маленьких. Мне с ними было нескучно, потому что они мне были интересны. Они еще больше, чем дети в моем классе, отличались от меня. По сравнению с этими детьми мы были богаты (у нас дома слово «богатый» почти не употреблялось и никогда не произносилось с завистью). Многие мальчики из моего класса надевали башмаки со шнуровкой на босу ногу, без чулок или носков. Я пробовала так надевать башмаки, для ног это было особое ощущение, но Мария Федоровна мне не позволила бы так ходить, она даже летом неохотно разрешала мне надевать тапочки на босу ногу. И в Москве, на нашем дворе и на улицах, было много босых детей. В Лучинском все дети ходили босиком и надевали туфли, которые они называли «баретками», только когда ходили в лес. Вместо «вот» они говорили «звона», это слово выражало также удивление или возмущение. Мальчики часто повторяли непонятное мне «ё-моё». Эти дети вели себя так же вольно, как гуси и телята; они садились на корточки там, где их заставала нужда, и, нагнув голову, наблюдали, как обезьянки, за тем, что из них вылезало. Как и в школе, в Лучинском не было тех напряженных отношений, какие были между мной и детьми на Пионерской, но, хотя я вовсе не считала их низшими, не было и равенства.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.