Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей - [121]

Мне хотелось украшать себя. Мария Федоровна позволила купить кожаный пояс-кушак, но у всех девочек были очень широкие пояса (чем шире, тем моднее), а мы купили узкий, подешевле. Я предпринимала неуклюжие попытки совершенствовать свою внешность, похожие больше на мании: жалкие. Нашлась какая-то странная щетка — вместо щетины гладкая замша, — Мария Федоровна сказала, что она для полировки ногтей, и я натирала ею ногти, и они и правда блестели. Мария Федоровна очень туго поддавалась на мои просьбы, для нее все это были лишние труды, лишняя трата денег. В этом согласия у нас с ней не было. Мария Федоровна не понимала, что мучает меня, она мне говорила: «У тебя дух противоречия». Появились шелковые пионерские галстуки, а я все ходила в ситцевом, кумачовом. Наконец мы с Марией Федоровной пошли на Неглинную, в магазин «Пионер», но шелковый галстук показался слишком дорогим Марии Федоровне и был куплен сатиновый, более блестящий, чем ситцевый, но куда хуже шелкового — шелковый развевался, вел себя свободно и был не напоминанием о пионерских добродетелях, а вольным украшением.

Я сказала раньше, что наша материальная жизнь должна была измениться в худшую сторону, но, за исключением дачи, этого я не замечала. Мария Федоровна не умела жить по-бедняцки. Мне покупались на второй завтрак (перед уходом в школу во вторую смену) куриная котлета де-воляй, или свиная отбивная, или бифштекс в кулинарном отделе Елисеева. Остальная еда была такая же, как раньше, я не замечала разницу. Не стало только шоколада от мамы, но мы-то с Марией Федоровной и раньше ели недорогие конфеты: пастилу, тянучки, мармелад, карамель. А с одеждой так всегда было, только теперь она была мне не безразлична, и я уже не считала, что лучшего, чем то, что у нас, у меня, не надо (в отношении убранства дома все для меня оставалось по-старому).

Но дома было не так, как при маме. Мамина смерть возродила, усилила на время нашу с Марией Федоровной любовь. Забывалось противостояние, которое образовалось у нас, хотя мы его не осознавали. Мы вернулись к объятиям и поцелуям более ранних времен.

У Марии Федоровны были особенности, которые я замечала, но не могу сказать, чтобы они меня тогда раздражали или чтобы я их стыдилась (но кое-что было). Но я смотрела на нее все более отчужденным взглядом. У нее постоянно шевелились пальцы на руках, шевелился беззубый рот, и она высовывала кончик языка. А на эскалаторе она почему-то не могла стоять и обязательно шла, даже вверх.

Мы с Марией Федоровной спали еще в нашей комнате, а не в столовой. Я, как часто со мной бывало, не могла заснуть, а Мария Федоровна сидела за столом и читала молитвы по тетрадке. На лампу на столе было, как всегда, что-то наброшено. Я вдруг сказала: «Дровнушка, я верю в Бога». Мария Федоровна подошла ко мне и сказала: «Потому что Он велик». Она сказала это серьезно и искренно. А я отчасти была искренна и отчасти притворялась, потому что мне хотелось спастись от муки бессонницы, привлечь к себе Марию Федоровну так, чтобы она не сердилась. Но я не отрицала Бога, не лицемерила. Как тут разобраться? И мне было очень хорошо с Марией Федоровной, но чуточку стыдно.

На следующий вечер я повторила то же самое. Но теперь я была совсем неискренна, Мария Федоровна это поняла и ответила так, что мне стало стыдно, — я оскорбила ее религиозное чувство. И ведь я чувствовала, что не нужно было начинать, но мне хотелось повторить нашу близость в религиозном чувстве, увеличивавшую нашу взаимную любовь.

Света Барто появилась в 7-м классе. Она мне очень нравилась, я восхищалась ею. Увидев ее, Мария Федоровна сказала: «Какая некрасивая девочка. Но милая». Света пригласила нескольких девочек и мальчиков (это было ново: у Тани Березиной были только девочки, если не считать ее брата) на свой день рождения. Я совершенно не помню, что мы ели, а угощение обычно производило на меня большое впечатление, угощение сладостями, конечно. Играли в фанты — игру, посредством которой устанавливались отношения между девочками и мальчиками. Я как-то оказалась исключенной из игры, никто из мальчиков ничего мне не написал. Я не чувствовала себя обиженной, мне не нужны были мальчики, в которых я не была влюблена. Но я чувствовала, что начинаю отставать от других, я, которая так прекрасно училась и умела чувствовать (это я понимала).

А еще тогда были танцы. Для меня это было открытие. Танцевали только девочки, друг с другом. Мальчики, возможно, ушли, потому что я не чувствовала смущения. Девочки показали мне простой шаг медленного фокстрота. Играл патефон, и под одну и ту же песенку с очень простым ритмом девочки «водили» меня, то есть танцевали за кавалера. Я была в совершенном восторге, это движение под музыку доставляло огромное наслаждение. Почему меня не отдали заниматься гимнастикой в Дом ученых? Ни малоподвижная мама, ни ничего нового не любящая Мария Федоровна не понимали, какого удовольствия меня лишали. Это могло бы быть очень важно для моего будущего, в обе стороны, улучшения и ухудшения.

Вот слова песни, тогда популярной, которая была на пластинке: