Стоики и эпикурейцы. Нравственный образ жизни - [3]

и качеств вещей, то есть «форм» Аристотеля; самые состояния и деятельность существ, даже аффекты и добродетели души представлялись им телесными. Все это своего рода тонкие «материи», или токи, – своеобразные пневматические сущности, которые распространяются, проникают собою более грубые тела и сообщают им те или другие свойства (например тепло, цвет, болезнь и пр.). Таким образом, стоики вовсе не думали отрицать психические свойства или проповедовать грубый материализм: они хотели только разрешить проблему метафизики Аристотеля и его теории познания, упразднив ее дуалистическое противоположение между идеальным и реальным, между бесплотным понятием («формой») и чувственной материальной действительностью. Они допускали различие между духом и «неразумным» веществом, между активным и пассивным началом, между материей и силой; но дух был для них телесным, сила – также материей своего рода или, точнее, состоянием материи, ее «тоном»: различия в степени энергии, жизненности, разумности зависят от «тона», напряжения основной стихии. Материя и сила нераздельны; вещество не существует без сил, без качеств и состояний, как и качества и состояния, производимые силами, не существуют вне вещества. Таким образом, в самом монизме стоиков уцелели следы дуализма Аристотеля: сама по себе материя «бесформенна и бескачественна», лишена жизни и движения; она движется, оживляется и формуется тою творческой разумною силой, которая ее проникает. И единство, и стройность мироздания свидетельствуют о единстве силы, его зиждущей, как и о единстве его вещества. Эта единая разумная сила определяется как логос, разум мира или божество. В божестве нераздельно связаны и активная, и пассивная, и материальная, и духовная стороны, как душа и тело в человеке. Божество есть в одно и то же время и физическая субстанция, из которой образуется тело Вселенной, и универсальный логос, определяющий закономерное разумное устройство целого и оживляющий природу. Божество, сохранившее в чистоте свою эфирную, огненную природу за пределами видимого мира или блистающее в солнце и звездах, невидимо разлито во всем мире, проникает все и находится в физическом взаимодействии с теми косными стихиями, которые из него образовались. Оно есть, следовательно, и материя мира, и его форма, и его субстанция, и его закон, и его стихия, и его разумная душа. Бог есть мир, и вместе с тем он есть деятельное творческое начало мира, «лучшая», превосходившая его часть; он есть часть и целое, начало, середина и конец. Он есть Промысел, управляющий миром – и вместе с тем физическое начало мира, духовный и физический закон. Он обнимает в себе полноту стихий и сил, образующих вещество. Если Вселенная образуется единым логосом, то множеству единичных вещей или существ соответствуют частные логосы, определяющие собою их формы. Как семя предопределяет собою форму будущего организма, так эти логосы определяют собою родовые, видовые и индивидуальные формы вещей: стоики поэтому называют их «сменными» или «сперматическими логосами». Таким образом, невещественные «формы» Аристотеля, его «роды и виды», соответствующие понятиям, не только признаются физическими агентами, но обращаются в живую материальную сперму, приобретают тонкую телесность, без которой стоики отказываются объяснить их взаимодействие с более грубыми телами – взаимодействие формы и материи. Всемирный огненный логос есть сперма мира; он заключает в себе и все частные логосы – семена, из которых образуются все вещи. Они из него исходят и к нему возвращаются. Учение о логосе неразрывно связано с учением о Промысле, которое получает все большее развитие и распространение в связи с нравственным учением стоиков. Оно обращается в телеологическое доказательство бытия божия и популярную теодицею. Из рассмотрения целесообразности мироздания выводится его разумность, которая примиряет нас с роковою необходимостью мирового порядка: оптимизм стоиков соединяется с фатализмом; закон природы, которому мудрый свободно подчиняется, есть разумный закон. Поэтому жизнь, сообразная разуму, есть вместе с тем жизнь, сообразная истинной природе человека и всех вещей. Неизменная необходимость, неразрывная цепь причинности определяет все, что случается. Стоики придерживались самого строгого детерминизма: человек в своих действиях безусловно подчинен закону необходимости; он свободен лишь тогда, когда повинуется ему сознательно. Человеческая душа есть частица или истечение мировой души, такая же «теплая пневма», как и она, и точно так же распространена по всему телу человека, как та – по всему телу мироздания. Она телесна, иначе она не могла бы действовать на тело или испытывать его аффекты; она бессмертна лишь в том смысле, что переживает тело: при общем конечном воспламенении она погибает. Это учение о конечном воспламенении мира долго составляло предмет оживленного спора школ между собою, но вместе с тем служило соблазном для некоторых из стоиков, которые готовы были пожертвовать им в интересах теизма и бессмертия души (например Зенона из Тарса, Диогена, Боэфа, Панеция). Большинство, однако, оставалось верным абсолютному пантеизму школы и не допускало никакого окончательного, вечного обособления, никаких вечных границ, отделяющих от божества его части или излучения.