Сто тысяч раз прощай - [62]

– Отрешиться от текста и перейти к импровизации.

– В качестве кого… этих персонажей?

– Совершенно верно.

– На языке той эпохи?

– Я – запросто, – сказал Майлз.

– Но на этом можно не зацикливаться, Чарли. Веди беседу в свободной форме, не заботясь об исторической точности, здесь важнее то, как вы относитесь друг к другу. Просто… фантазируй.

– А что, давайте. – Майлз хлопнул в ладоши. – Когда мы ставили «Двенадцатую ночь», один из актеров забыл текст, и я понес отсебятину страницы на полторы – импровизировал, причем ямбом, и, клянусь, если записать, разницы никто бы не заметил…

– Нет, – сказал я.

– Не веришь?

– Я на это не способен, Айвор.

– А ты все же попробуй.

Двери в патио были закрыты, но я бросился напролом в стекло…

И не успел. Меня своими здоровенными голыми ручищами сгреб в охапку Майлз.

– Куда же ты, Бенвольо? Я сбился с ног, не зная, где скрыл тебя сей славный древний град.

– Ах, друг Ромео… – выдавил я, прижатый щекой к его гладкой безволосой груди. – Был я… в отчем доме. Я ездил в Рим, родителей проведать.

– Вот заладил тоже про маму с папой. Нам что сказано: говорить о любви!

– Любовь, любовь, – забормотал я. – А что тебе о ней известно, мой красавец?

– Любовь презренна, как поэзия и песни. Но ты, Бенвольо, для меня загадка. Ужель нашел себе ты тайную любовь? Тот образ, что тебе других дороже? Молю, признайся, ибо я твой друг сердечный.

– Великолепно, – прошептал Айвор, – просто великолепно!

И теперь они оба уставились на меня, а я обшаривал взглядом потолок, потом ковер, потом опять потолок, ища подсказки.

– Так вот, любовь. В любви мой опыт… скуден…. Пойми: любовь есть… что-то… с чем-то…. И больше, мой любезный, хоть дерись, ничего я тебе сказать не могу.

– Ну что ж, – вздохнул Айвор, – давайте подытожим, что мы усвоили.

Я усвоил, что лучше всего у меня получается слушать и кивать. По счастью, это и была слушательно-кивательная сцена, и, пока день клонился к вечеру, я начал кое-что соображать. Ромео заявляет, что в кого-то там влюбился, а я – Бенволио – намекаю, что в море рыбы немерено. «Советую: брось помыслы о ней!» – «Так посоветуй, как мне бросить думать».

И надо отдать должное Майлзу: он действительно с легкостью жонглировал этими «ох», «ах» «ужель», «увы», мог произносить их нараспев, а сам при этом прыгал, опускался на корточки, седлал стулья, задействуя в своей импровизации даже абажур и шторы. Я всеми силами старался ему соответствовать.

– Попробуй координировать свои движения с репликами, Чарли, – сказал Айвор, – не срывайся с места раньше времени, но и не запаздывай.

Однако расхаживать во время диалога было выше моих сил, особенно с текстом в руке. Другая рука, не влезавшая в карман джинсов, свисала со шлевки для ремня, как у игривого ковбоя. Майлз тем временем находил позы, которые мог на пару мгновений фиксировать, как манекенщик на фотосессии. Он двигался не вместе со мной, а вокруг меня, как будто я – кофейный столик.

Но наряду с тщеславием и самолюбованием в нем присутствовала убежденность, которая оказалась заразительной: когда мы «немного притерлись» и «дело сдвинулось с мертвой точки», я уже не шарахался как ужаленный, если он обвивал меня рукой за шею или толкал в плечо. Представь, что разговариваешь со своим лучшим другом, внушала мне Фран; так я и делал, и вскоре Айвор, серьезный и полностью вовлеченный в действие, уже стал подаваться вперед в своем режиссерском кресле и впиваться зубами в костяшку пальца. Примкнула к нам и Алина, все такая же серьезная за щитом сложенных на груди рук, но за все время репетиции она ни разу не ущипнула себя за переносицу и не покачала головой.

– Молодцы, парни, – сказал Айвор в конце дня. – Это огромный шаг вперед.

И я ощутил совершенно неожиданный прилив гордости.

Отступив в сторону, Майлз стиснул мне плечо и предложил хлебнуть своей волшебной воды. «Думаю, мы к чему-нибудь придем». А другого моего плеча мимолетно коснулась другая рука.

– Кое-кто неплохо справляется с домашними заданиями! – едва заметно улыбаясь, заметила Алина, и тут до меня дошло, что больше можно не переживать: никто не собирался снимать меня с роли и при желании я могу остаться.

А на низком парапете у альпийской горки дожидалась Фран Фишер и постукивала пяткой по камням.

Брось помыслы о ней? Так посоветуй, как мне бросить думать!

На бензоколонке, сидя за кассой, я зубрил Шекспира.

– «Сударыня, за час пред тем, как солнце окно востока золотом…»

На площадке завыл автомобильный сигнал, и из машины своего брата, сидевшего за рулем, вышел Харпер, а на заднем сиденье, втянув головы в плечи, затаились какие-то две фигуры. Быстро убрав текст, я убедился, что моя шпага скрыта от посторонних глаз. Харпер вошел в торговый зал, и мы завели отработанный диалог.

– Тут мой брат кое-что выиграл в мгновенную лотерею. Я могу здесь выигрыш получить?

– Конечно! Только по предъявлении карточек.

– Да-да. Вот они.

Я достал из кассы наличку:

– Мои поздравления!

Но Харпер уже шагал к выходу.

У меня на глазах он пересек площадку; тут я не выдержал и, обежав вокруг прилавка, выскочил на улицу:

– Извините! На пару слов!

Мы стояли у мешков с углем для мангала, и Харпер тревожно косился на припаркованную в стороне машину.