Сто тысяч франков в награду - [56]

Вильбруа не раздумывая пообещал все, что от него требовали, так как это было ради его же блага, и сыщик, раскланявшись, удалился. Американец дал слово не предпринимать ничего вне пределов Парижа, не известив об этом полицию. Ах, если бы он был одарен способностью, которую приписывают себе заокеанские медиумы, — если бы он мог прочесть через сюртук сыщика одну бумагу, также написанную телеграфными символами!.. Но едва сыщик ушел, как господину Вильбруа доложили о приходе доктора Бонантейля, готового, как мы уже знаем, действовать решительно по получении нужных сведений. Откровенно сказать, Вильбруа был не в настроении снова пускаться в длительные объяснения с незнакомцем, но, увидев честное, открытое лицо старика, сразу почувствовал к нему симпатию.

Бонантейль начал с того, что назвал свое имя, звание и профессию, а затем продолжил:

— Милостивый государь, не подумайте, что мной руководит расчет, который, наверно, движет множеством авантюристов, соблазненных вашей рекламой и обещанием ста тысяч вознаграждения…

Эти слова были произнесены тем сухим тоном, который должен был с первой же минуты обозначить твердые убеждения посетителя. Вильбруа поспешил уверить доктора, что у него не было подобной мысли. Тогда доктор принялся изучать лицо Вильбруа и наконец попросил объяснить ему, кто такая эта Нана Солейль, какие отношения связывали его с ней — одним словом, открыть ему все, ничего не утаивая. Вильбруа не колебался ни минуты. Он почувствовал потребность высказаться этому доброму, почтенному доктору… Говоря о Нане, Вильбруа разгорячился и вскрикнул:

— Я сумасшедший, но что делать?.. Я люблю ее… эту женщину, со всеми ее странностями и капризами… Она целиком и полностью завладела мною… и, сознаюсь вам, я до сих пор убежден, что она не могла добровольно меня покинуть… не знаю… будто внутренний голос подсказывает мне, что тут кроется какая-то тайна… преступление, может быть…

И, так как он остановился, отирая мокрый лоб, доктор попросил:

— Продолжайте, сударь.

Он вспомнил тот таинственный дом, и убеждение, что незнакомка была отравлена, еще сильнее окрепло в нем.

— Я не знаю, доктор, с какой целью вы задаете мне вопросы, но я почему-то доверяю вам и говорю с вами как с другом. Эта женщина любила меня, я в этом убежден. Ради меня она оставила эту беспорядочную жизнь, которая принесла ей определенную известность, порвала все связи с прошлым и…

— Все? — спросил доктор.

Вильбруа на минуту задумался:

— Я знаю, что она изредка принимала одного прежнего друга… на что просила у меня согласия, заверяя честью, что я не должен подозревать ее в чем-нибудь дурном или подвергать сомнению эти дружеские отношения…

— И вы, разумеется, поверили? — спросил, улыбаясь, Бонантейль.

— Да, поверил. Я вообще всегда верил ей и хотел лишь быть по-настоящему любимым… Впрочем, ее старшая горничная, вполне мне преданная, на мои расспросы отвечала, что между Наной и этим ее другом были только деловые отношения. Все говорили о скупости Наны, и я полагал, что исключительно финансовые операции…

— Связывали с ней этого молодого человека, — договорил доктор Бонантейль.

— Именно так… А разве я упоминал, что это был молодой человек?

— Нет, но ваше смущение как нельзя лучше доказывает, что я угадал.

— Да, вы правы, это был молодой человек…

— Я не спрашиваю у вас его имя, — перебил его доктор, — по крайней мере сейчас… Но что мне необходимо — так это его приметы.

Вильбруа вздрогнул и пристально посмотрел на доктора. В его голове мелькнула блестящая мысль. До сих пор Вильбруа об этом ни разу не подумал!

— Ответьте мне… — попросил доктор.

— Хорошо, — сказал Вильбруа, сделав над собой усилие. — Я видел его особенно часто в том обществе, которое посещало Нану Солейль… Ему двадцать пять лет, он высокого роста, широкоплечий, не лишен благородства в лице, но иногда, например во время игры, глаза его блестели страшным зловещим огнем, который является признаком сильных страстей…

Многие подробности были пустым звуком для доктора, видевшего молодого человека всего один раз, и то под маской, но в целом это описание настолько совпадало с поведением и внешностью таинственного незнакомца, что доктор внимательно выслушал Вильбруа до конца. Нужно заметить, что у доктора была удивительная способность подмечать все, даже самые незначительные особенности других людей; например, он с потрясающей правдоподобностью умел подражать голосу любого человека.

— Посмотрите на меня, — попросил доктор Вильбруа и, повернувшись к нему спиной, начал подражать походке и позам молодого человека в маске.

При виде этого необыкновенного сходства с оригиналом Вильбруа не смог скрыть изумления. Но, когда американец услышал, как доктор сказал: «Избавьте меня от объяснения причин, сблизивших эту даму и меня…» — он воскликнул:

— Губерт де Ружетер! Это он! Он!

— Заметьте, милостивый государь, — сказал доктор, вновь поворачиваясь лицом к Вильбруа, — я не спрашивал у вас его имя…

— Итак, это Ружетер! Этот негодяй! — закричал американец вне себя.

— Пожалуйста, успокойтесь, милостивый государь, прошу вас, иначе вы заставите меня пожалеть о том, что я продемонстрировал вам свое умение подражать…