Сто тайных чувств - [64]

Однажды мы с Лао Лу решили, что черное время настало. Мы решили, что настал подходящий момент есть утиные яйца. Мы немного поспорили, сколько яиц нужно давать каждому. Это зависело от нашего представления о том, сколько по-нашему продлится черное время и сколько яиц нам потребуется, чтобы продержаться. Нужно было решить, когда подавать яйца — утром или вечером. Лао Лу утверждал, что лучше это делать утром, поскольку тогда мы могли бы видеть сны, в которых мы едим яйца, и надеяться, что эти сны сбудутся. Это, по его словам, заставило бы нас радоваться по утрам тому, что мы еще живы. Итак, каждое утро мы давали каждому по яйцу. О, мисс Баннер так нравились эти зеленые яички — такие соленые, жирные, намного вкуснее кроликов, говорила она.

Помоги мне сосчитать, Либби-я. Восемь яиц каждый день в течение месяца… Это будет… Двести сорок! Ба! Неужели мне удалось заготовить так много? Если бы я продала их сегодня в Сан-Франциско… Огромные деньги! На самом деле я заготовила больше. К середине лета, когда моя жизнь подходила к концу, у меня еще оставалась, по крайней мере, пара кувшинов. В день нашей смерти мы с мисс Баннер смеялись и плакали, говоря о том, что могли бы съесть больше яиц.

Но человек не может знать, когда ему суждено умереть. А если бы даже и знал, что он смог бы изменить? Съесть в два раза больше яиц впрок? Тогда бы он умер с расстроенным желудком.

Знаешь, Либби-я, теперь, когда я об этом думаю, я ни о чем не жалею. Я рада, что не съела все те яйца. Теперь я могу показать их тебе. Скоро, скоро мы с тобой их откопаем, сможем попробовать то, что осталось.

13. Желание Юной Девушки

Мое первое утро в Китае. Я просыпаюсь в темной комнате отеля в Гуйлине и вижу чью-то тень, нависшую над постелью и глядящую на меня в упор сосредоточенным взглядом наемного убийцы. Прежде чем я успеваю закричать, слышу, как Кван говорит по-китайски: «Спишь на боку — вот почему у тебя такая плохая осанка. Отныне будешь спать только на спине. И делать зарядку».

Она включает свет и показывает мне, как это надо делать — кладет руки на бедра и вращает талией. Она похожа на училку физкультуры середины шестидесятых. Мне интересно, сколько времени она проторчала у моей постели, ожидая, пока я проснусь, чтобы поделиться очередным добрым советом. Ее постель уже застелена.

Я смотрю на часы:

— Кван, еще только пять утра!

— Мы в Китае. Здесь в это время все уже встают. Только ты спишь.

— Уже нет.

Не прошло и восьми часов, как мы приехали в Китай, а она уже пытается во всем меня контролировать. Это ее земля, и мы должны следовать ее правилам, говорить на ее языке. Она наконец очутилась в своем китайском раю.

Кван со смехом стаскивает с меня одеяло.

— Либби-я, торопись, пора вставать. Я хочу скорее увидеть мою деревню и всех удивить. Хочу посмотреть, как Большая Ма удивленно откроет рот и скажет: «Эй, а я-то думала, что прогнала тебя. Зачем ты вернулась?»

Кван распахивает окно. Мы остановились в «Шератоне», который выходит на реку Ли. На дворе еще темно. До меня доносятся странные звуки — тррн! тррн! — словно в зале игровых автоматов. Я подхожу к окну и выглядываю на улицу. Разносчики на трехколесных велосипедах развозят корзины, груженные зерном, дынями и турнепсом, и звонят в звонки, приветствуя друг друга. Бульвар наводнен велосипедами, машинами, рабочими, школьниками. Все щебечут, сигналят, кричат и смеются, будто уже разгар дня. С перекладины велосипеда свисают четыре гигантские свиные головы, связанные за ноздри. Их белые рыла зловеще ухмыляются.

— Гляди, — Кван показывает на ряд открытых прилавков внизу, освещенных тусклыми электрическими лампочками, — мы можем купить там завтрак, дешево и вкусно. Лучше, чем платить девять долларов с носа за гостиничную еду. Главное, за что? Пончик, апельсиновый сок, бекон — кому это нужно?

Я вспоминаю о предостережении в моем путеводителе держаться подальше от еды с уличных лотков.

— Девять баксов — не так уж и дорого, — говорю я.

— Эй! Ты не должна больше так думать. Теперь ты в Китае. Девять долларов здесь — большие деньги, недельная зарплата.

— Да, но дешевой едой можно запросто отравиться.

Кван протягивает руку в сторону улицы:

— Гляди. Все эти люди там, внизу — они, что, отравились? Если хочешь снимать настоящую китайскую еду, ты непременно должна ее попробовать. Ароматы пропитывают твой язык, проникают в твой желудок. Желудок там, где твои настоящие чувства. И когда ты будешь снимать, эти настоящие чувства покинут желудок и насытят твои фотографии, и тогда все смогут почувствовать вкус еды, глядя на них.

Она права. Кто я такая, в конце концов, чтобы бояться привезти домой парочку несчастных паразитов? Я натягиваю теплый свитер и, выйдя в коридор, стучу в дверь Саймона. Он сразу открывает, уже одетый. «Не мог спать», — вздыхает он.

Через пять минут мы уже на улице. Проходим мимо дюжин открытых прилавков, одни из которых оснащены примусами, другие — подобиями жаровен-гриль. Каждый прилавок окружен покупателями, поедающими лапшу и блинчики. От волнения и усталости у меня по коже бегут мурашки. Кван останавливается около лоточника, который печет блины, шлепая жидкое тесто на дно сковороды, похожей на раскаленный барабан, облитый маслом.