Сто тайных чувств - [62]

— А теперь я довольна, — сказала мисс Баннер, — с Йибаном я чувствую, что люблю и любима, люблю открыто, всей душою, ничего не ожидая взамен, получая более чем достаточно. Я словно падающая звезда, которая наконец обрела свое место в прекрасном созвездии и будет вечно сиять на небесах.

Я радовалась за мисс Баннер, но мне было жаль себя. Она стояла предо мною, рассуждая о своей величайшей радости, а я не понимала смысла ее слов. Я допускала, что подобная любовь — следствие американского чувства собственной значимости, и потому мы делаем разные выводы. Была ли эта любовь сродни болезни — многие чужеземцы заболевали от ничтожной жары или холода. Ее кожу теперь то и дело покрывал румянец, глаза светились каким-то особенным светом. Она как будто потеряла счет времени. «О, неужели уже так поздно?» — часто говорила мисс Баннер. Она казалась очень неуклюжей и просила Йибана поддерживать ее во время ходьбы. Даже ее голос изменился. Стал высоким и каким-то детским, а по ночам она стонала. Много долгих ночей. Я волновалась, не заболела ли она малярией. Но по утрам она была неизменно здорова.

Не смейся, Либби-я. Я никогда прежде не видела такой любви. Пастор и миссис Аминь никогда так не делали. Юноши и девушки из моей деревни никогда так себя не вели, по крайней мере на глазах у остальных. Это сочли бы постыдным — показывать, что ты думаешь о своем возлюбленном больше, чем о своей семье, о живых и о мертвых.

Я подумала, что любовь мисс Баннер была одним из американских излишеств, недоступных простым китайцам. Каждый божий день они с Йибаном беседовали по многу часов, склоняясь друг к другу, как цветы клонятся к солнцу. И хотя они говорили по-английски, я часто слышала, как он договаривал не законченную ею фразу. А потом он смотрел на нее, и она находила не высказанные им слова. Временами их голоса звучали так тихо и мягко, потом еще тише, еще мягче, и их руки соприкасались. Они хотели, чтобы их кожа передала тепло и жар их сердец. Они смотрели на мир во дворе: на священный куст, на листочек на кусте, на жучка, сидящего на листочке. Этого жучка он сажал ей на ладонь, и они зачарованно разглядывали его, словно это был не жучок, а какой-то заколдованный мудрец, явившийся, чтобы спасти этот мир. И я видела, что эта маленькая жизнь на ее ладони была словно любовь, которую она будет беречь вечно и не допустит, чтобы с нею случилась беда.

Наблюдая за ними, я многое узнала о романтике. Вскоре и за мной начали ухаживать — помнишь Зена, одноухого разносчика? Он был неплохой человек, не урод, несмотря на то что у него не было уха. Не слишком старый. Но я спрашиваю тебя: что романтичного в треснутых кувшинах и утиных яйцах?

Однажды Зен пришел ко мне с очередным кувшином. Я сказала ему:

— Не приноси больше кувшины. У меня нет яиц, нечем расплатиться с тобой.

— Возьми кувшин, — ответил он, — отдашь яйцо на следующей неделе.

— На следующей неделе ничего не изменится. Этот американский генерал-самозванец украл все деньги Почитателей Иисуса. Наших запасов еды хватит только, чтобы продержаться, пока не придет лодка из Гуанчжоу и не привезет деньги с Запада.

На следующей неделе Зен вернулся. Он принес мне тот самый кувшин. Только теперь он был доверху наполнен рисом. Наполнен любовью до самых краев! Была ли это любовь? Можно ли сказать, что любовь — это кувшин с рисом, за который не надо расплачиваться утиным яйцом?

Я взяла кувшин. Но не поблагодарила его и не сказала, какой он замечательный человек и что однажды я ему отплачу. Я вела себя, — как вы это говорите? — как дипломат. «Зен-я, — позвала я, когда он собирался уходить. — Почему твоя одежда всегда так грязна? Погляди на эти жирные пятна на локтях! Завтра приноси ее сюда, я постираю. Если ты хочешь ухаживать за мной, твое платье должно быть чистым».

Видишь? Я тоже кое-что понимала в романтике.

Пришла зима, а Эрмей все бранила Генерала Кейпа за то, что он украл свиную ногу. Это потому, что у нас вышла вся солонина, как и свежее мясо. Одного за другим она прирезала всех цыплят, уток, свиней. Каждую неделю Доктор Слишком Поздно, Пастор Аминь и Йибан ходили пешком в Йинтьян посмотреть, не приплыла ли лодка из Гуанчжоу. И каждую неделю они возвращались домой с огорченными лицами.

Однажды они вернулись с такими же лицами, но на этот раз окровавленными. Женщины с криками кинулись к ним: миссис Аминь — к Пастору Аминь, мисс Мышка — к Доктору Слишком Поздно, мисс Баннер — к Йибану. Мы с Лао Лу кинулись к колодцу. Пока женщины хлопотали вокруг мужчин, смывая с их лиц кровь, Пастор Аминь рассказал нам, что случилось, а Йибан перевел:

— Они назвали нас дьяволами, врагами Китая!

— Кто, кто? — вскричали женщины.

— Тайпины! Для меня они больше не Почитатели Господни! Это безумцы! Когда я сказал: «Мы ваши друзья», они начали бросать в меня камни, пытаясь меня убить!

— Но почему, почему?

— Их глаза, это все их глаза! — Пастор выкрикивал что-то еще, потом пал на колени и начал молиться. Мы уставились на Йибана, но он только покачал головой. Пастор потрясал кулаками в воздухе, потом снова молился. Он показывал на миссию и рыдал, и снова молился. Она показывал на мисс Мышку, которая тоже начала плакать, гладя лицо Доктора Слишком Поздно, хотя на нем уже не было крови. Он показывал на миссис Аминь, бормоча что-то нечленораздельное. Потом он поднялся и пошел прочь. Мы с Лао Лу были словно пара глухонемых, ибо мы не поняли его слов.