Сто тайных чувств - [40]
Я догадывалась, что Саймон думал об Эльзе, ломая голову по поводу ее беременности. Если она ошибалась, этот факт делал ее смерть еще более страшной трагедией, ставшей результатом нелепой ошибки. Но в то же время Саймон не мог не подозревать, что она лгала ему, что она вовсе не была беременна. Но зачем? И если все-таки она была беременна, то от кого? С кем она еще спала? Почему она во всем обвинила Саймона? Ни один из возможных ответов сейчас уже не имел значения…
В первый раз после того пресловутого спиритического сеанса у Кван, который произошел много лет назад, мы с Саймоном стали избегать упоминания имени Эльзы. Теперь мы были связаны негласным обетом молчания, запретив себе обсуждать бесплодие Саймона, беременность Эльзы, а также возможность искусственного оплодотворения или усыновления. Год за годом мы избегали любых разговоров о детях, — вплоть до последней минуты, пока не сообщили подозрительному незнакомцу по имени Лестер, что у нас нет детей. Будто мы приняли это решение много лет назад, и оно с тех пор осталось столь же непоколебимым.
Лестер возился со связкой ключей. «Где-то, где-то здесь, — бормотал он, — наверняка самый последний… Ну да, как всегда… Вуаля!» Он настежь распахнул дверь и нащупал выключатель. Сначала квартира показалась мне очень знакомой — будто я не раз бывала здесь раньше, тайное место свиданий из моих ночных грез. Вот они, эти тяжелые двустворчатые деревянные двери со вставками из мутного рифленого стекла, просторный холл, обшитый дубом, льющийся из окна свет, древняя пыль. У меня было такое чувство, словно я наконец вернулась домой, только никак не могла понять, успокаивало ли меня это «дежа вю» или пугало. Но когда Лестер бодро провозгласил: «Ну-с, начнем наш осмотр с приемной», — «дежа вю» испарилось.
«…Архитектура здания относится к тому периоду, который принято считать готическим возрождением и стилем Истлейк», — рассказывал Лестер. Далее он поведал нам, что в двадцатые годы это место было постоялым двором, предназначенным для коммивояжеров и военных вдов. В сороковые «возрождение готики» превратилось в двадцать четыре скромные однокомнатные квартирки, недорогие по тем временам. В шестидесятые здание стали сдавать студентам, и только в начале восьмидесятых, когда подскочили цены на недвижимость, здание снова возродилось, чтобы приобрести свой нынешний статус «шести кооперативных квартир с повышенной комфортабельностью».
Мне подумалось, что слово «комфортабельность» относится к безвкусной стеклянной люстре в холле. Уместнее было бы сказать «нелепость», так как квартира являла собой результат своих предыдущих «возрождений». Кухня, с ярко-красным кафелем и шкафами, отделанными шпоном, давно утратила все признаки своего викторианского происхождения, в то время как стены и потолки комнат были декорированы пышными, но абсолютно бесполезными лепными бордюрами и фризами. Трубы отопления не имели ничего общего с системой отопления. Камины были давно заложены кирпичом. Двери переделаны в стенные шкафы. И только красноречие Лестера преображало это бесполезное викторианское пространство, придавая им определенный смысл. Бывшая лестничная площадка, освещенная тусклым янтарным светом, стала «музыкальной гостиной» (идеальной для скрипичного квартета лилипутов). Тесная комнатушка (некогда, вероятно, каморка прачки) превратилась, по мнению Лестера, в «детскую библиотеку», при том, что «взрослая библиотека» в доме отсутствовала. Половина туалетной комнаты со встроенным гардеробом из кедра (другая половина принадлежала соседней квартире) теперь именовалась «комнатой для переписки рукописей». Мы терпеливо слушали болтовню Лестера: слова выпрыгивали из его рта, подобно лягушкам, скачущим в никуда по вощеному паркету.
Лестер, должно быть, заметил, что мы слегка заскучали. Он сбавил обороты и сменил тактику, заострив наше внимание на «идеальной простоте классических линий с легким налетом пыльной старины». Мы кое-как осмотрели оставшиеся комнаты — лабиринт разномастных каморок, отягощенных высокопарными названиями, — детская, гостиная, ватерклозет (последняя представляла собой клозет, в котором можно было с трудом разместить стульчак и сидящего на нем, с коленями, плотно прижатыми к двери). В современной квартире все это пространство было бы эквивалентно максимум четырем комнатам.
Оставалась еще одна комната, на втором этаже. Лестер предложил нам подняться по узкой лестнице на бывший чердак, или «гранд будуар». И вот там-то мы разинули варежки. Весь наш скептицизм как ветром сдуло, и мы застыли, словно новообращенные, охваченные благоговейным страхом. Перед нами простирался огромный зал, с потолком, плавно перетекающим в стены. По размерам комната ничуть не уступала девяти нижним. В противоположность унылому сумраку третьего этажа она казалась необыкновенно светлой. Ее стены были выкрашены белой краской. Восемь слуховых окон в куполообразном потолке выходили прямо в небо. По небу бежали облака… Паркет под ногами сиял как лед. Саймон сжал мою руку. Я тоже сжала его пальцы.
Здесь у нас появится какая-то перспектива, думала я. Здесь мы, может, придумаем, как заполнить пустоту.
Американка Эми Тан родилась в 1952 г. в семье китайских эмигрантов, получила филологическое образование, работала секретаршей в офисе. Свой первый роман, надолго вошедший в десятку бестселлеров, написала в 1989. «Клуб радости и удачи» — история нескольких семейств китайских эмигрантов, где матери еще принадлежат Китаю, а, родившиеся уже в Америке дочери, с одной стороны, кое в чем плохо понимают матерей, с другой — ярко осознают и переживают свою китайскость. Обрамляющий сюжет — обретение героиней своих сестер, которых мать некогда потеряла в Китае.
Юная Вайолет считает себя настоящей американкой, хотя живет не в США, а в Шанхае начала XX века, где ее красавица-мать, у которой вечно нет времени на дочку, управляет заведением под названием «Тайный нефритовый путь» — «цветочным домом», обслуживающим как мужчин-китайцев, так и уроженцев Запада. Девочка, страдая от одиночества, дни напролет подсматривает за куртизанками, не зная, что ее ожидает такая же судьба, и мечтает узнать хоть что-нибудь о своем отце. Но исполнение этой мечты запускает цепь катастрофических событий.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.