Сто тайных чувств - [33]

— Хорошая, очень полезная.

Отчим не выдержал:

— Почему ты все время издеваешься над ней? — спросил он прокурорским тоном.

Кван уставилась на доску с еще большим замешательством.

— Это просто шутка, ладно?

— Это жестокая шутка, и у тебя жестокое сердце, если ты способна на такие шутки. — Он схватил меня за руку и вытащил из кресла со словами: — Все, юная леди, для вас праздник закончен.

Сидя у себя в спальне, я включила радио. Вот тогда я и услышала пародию на «Колокольчики звенят». Песенка была обыкновенной шуткой. Мой подарок тоже был шуткой. Я разрыдалась: как я могла быть жестокой по отношению к ней, если она этого не заметила? К тому же, рассудила я, если моя шутка и была жестокой (а она, безусловно, такой не была), Кван это заслужила, ведь она тупица! Она так и напрашивается на то, чтобы над ней издевались! И что плохого в том, чтобы слегка повеселиться на Рождество? На самом деле жестоки те, кто считают себя святошами. Ну а если все думают, что я дурная, я покажу им, где раки зимуют!

Я включила радио погромче. Я представила, что кнопка регулирования громкости — это итальянский носик папочки Боба, и крутила ее с таким остервенением, что она отломалась, и теперь Йоги Йоргессон орал во всю глотку: «Смеемся мы в пути — ха-ха», пока папочка Боб не завопил: «Оливия, сейчас же выключи это чертово радио!», что было совсем не по-христиански, тем более на Рождество. Я выдернула вилку из розетки. Позже Кван пришла в спальню и сказала, что ей «очень-очень понравился» мой подарок для правописания. «Перестань прикидываться дебильной», — проворчала я, состроив ужасную рожу, но тут же испугалась своих слов, увидев, какую боль причинила ей.

А теперь вот Саймон допытывался у меня, чего я хочу на Рождество, а по радио звучали «Колокольчики звенят». Мне хотелось закричать, что так называемое понимание ведет в никуда. В тот момент мне снова захотелось выдернуть вилку из розетки. Мне хотелось покончить с Эльзой. Но после шести месяцев моего благородства нон-стоп как я могла сказать ему, что мечтаю дать ей пинка под зад, выгнав наконец ее чертов призрак из нашей постели?! Я представила себе, как складываю ее фотографии, записи, весь этот мерзкий китч куда-нибудь в коробку. «Для сохранности, — скажу я Саймону, — пока я тут навожу весенний порядок». А потом закину коробку в багажник своей машины и поздно вечером отправлюсь на озеро Темескал. Я нагружу коробку бутылками, наполненными песком, и выкину этот мусор прямо в темную воду, наблюдая за тем, как поднимающиеся со дна пузыри довершают акт возмездия. Позже я все объясню Саймону. Скажу ему: «Боже, как это ужасно, но коробка с вещами Эльзы… Ее украли! Я тоже не могу в это поверить! Воры, наверное, подумали, что там что-то ценное. То есть ценное, конечно, ценное, но только для нас двоих. Боже, ты прав, ума не приложу, почему они не прихватили стерео…» Он, конечно, заметит, что я отвожу глаза, что я не в силах сдержать торжествующую улыбку. Придется признаться ему в содеянном, а также в том, что я в действительности думаю об Эльзе и ее кружках с двумя ручками. Саймон обидится, и нашим отношениям настанет конец. Но если дело только в этом, пусть убирается ко всем чертям. Когда я окончательно утомила свое воображение всевозможными вариациями моей пирровой победы, то поняла, что выхода нет. Я не могу жить без Саймона точно так же, как он не может жить без Эльзы. И именно тогда, в этом скверном, мрачном состоянии, я нашла соучастницу для своего гнусного преступления: я позвонила Кван.

Я лишь в общих чертах объяснила ей ситуацию, умолчав о том, что влюблена в Саймона. Кому угодно, только не ей! Чтобы она потом достала меня своими сестринскими «хи-хи, ха-ха», бесконечными дразнилками и никудышными советами? Я сказала, что Саймон — мой друг.

— А! Близкий друг! — воскликнула она, заметно оживившись.

— Нет. Просто друг.

— Близкий друг!

— Просто друг.

— Ладно-ладно, я тебя поняла.

Я рассказала ей, что одна из его близких подруг недавно трагически погибла, добавив, что он очень переживает по этому поводу, не в силах забыть эту девушку. Он просто одержим ею, и это не совсем нормально. Я подумала: а вдруг ему полегчает, если он услышит ее из Мира Йинь? Помня о том, насколько она поддается внушению и как велико ее желание помогать мне всегда и во всем, я постаралась по мере сил разъяснить ей суть моих требований.

— Может, его подруга скажет ему, что им обоим следует начать новую жизнь, — намекнула я, — что он должен забыть ее и никогда больше не упоминать ее имени.

— А! Она была близкая подруга!

— Нет, просто подруга.

— А, как и ты, просто подруга. — Кван улыбнулась, а потом спросила: — Тоже китаянка?

— Нет, полька, по-моему. Может, польская еврейка.

— Ш! ш! — Кван покачала головой. — Польская еврейка трудно отыскать, так много мертвые польские евреи, много мертвые китайцы, но у меня есть связи среди китайцы — этот человек Йинь знает того или другого, легче найти, если китаянка. Но польская еврейка — ай-яй-яй! Может, ее нет в Мире Йинь, может, она пойти в другое место?

— Что, там тоже сегрегация? Нельзя попасть в Мир Йинь, если ты не китаец?