Сто шесть ступенек в никуда - [86]

Нельзя сказать, что Марк стал деспотичным или даже властным, не начал вдруг командовать другими или указывать Козетте, что она должна делать. Ничего подобного. Просто когда нужно было принимать решение, он его принимал. И давал понять, что не все обитатели «Дома с лестницей» тут желанные гости. Например, Гэри и Фей.

— Он спросил, мыл ли я когда-нибудь машину Козетты, — пожаловался мне Гэри. — Сказал, что таким было условие, когда я тут поселился.

— Дело не в том, что Гэри обижается, — уточнила Фей. — А в том, кто это говорит. Он бы не обиделся, если бы услышал это от Козетты.

— Если не считать, что Козетта так никогда не скажет. Может, я иногда бы и мыл этот тарантас, только Козетта все время меня отговаривала.

С Бригиттой и Могенсом трудностей не возникло. Не знаю, как Марк это сделал — наверное, просто предложил съехать. Они были очень молоды, а Могенс принадлежал к числу тех немногих датчан, которые не знают английского. Идти им было некуда, и Бригитта плакала, покидая дом; Марк их сопровождал. Сцена напомнила мне картину «Изгнание из рая»: подавленный Адам, плачущая Ева и ангел мщения, который гонит их перед собой. Козетта ничего не знала, он скрывал от нее, а когда узнала, то очень расстроилась. Марк сказал, что ничего с ними не случится и что они могут обратиться за помощью к датскому консулу.

— Все хорошее рано или поздно кончается, — сказал он.

Козетта с тревогой взглянула на него:

— Не говори так!

— Я имел в виду их, а не нас.

Мервин и Мими съехали еще раньше — они возвращались только на долгие рождественские каникулы. Риммон был болен. Он не пристрастился к какому-то определенному наркотику, а просто отравил организм всем, что за последние два или три года проглотил и ввел себе в вены. Он очень похудел, страдал отсутствием аппетита, слонялся по дому, тощий, с ввалившимися глазами, и абсолютно ничего не делал. Марк отказывался называть его Риммоном и упорно употреблял настоящее имя, Питер. Риммона расстраивало почти все, даже намек на критику, и когда Марк заявил ему, что так больше продолжаться не может и нужно обратиться к психиатру, он заплакал. Разумеется, Марк никогда не повышал голоса и ни в коем случае не проявлял агрессии, он неизменно был мягок и всегда тщательно обдумывал свои слова, но Риммон все равно плакал и не мог остановиться; слезы текли ручьем. В конце концов Марк показал его врачу — естественно, у Козетты был личный врач, — и бедняга Риммон оказался в психиатрической лечебнице, навсегда исчезнув из поля зрения, по крайней мере моего.

Я стала гадать, кто будет следующим. Гэри и Фей были еще здесь, но уже поняли, что их всего лишь терпят из милости; им явно намекали, что пора съезжать, и чем скорее они найдут себе комнату или квартиру, тем лучше. На друзей Козетты, не живших в доме, Марк реагировал иначе, радушно принимая Адмета и Эву Фолкнер, которые через несколько месяцев поженились, а также Пердиту с Луисом, супругов Касл и братьев Козетты. Все они были более или менее уважаемыми людьми, работали или, по крайней мере, имели профессию, не принимали наркотиков, не веселились до утра, не покупали одежду на распродаже подержанных вещей, не занимались прилюдно любовью. Иногда я видела, как задумчивый взгляд Марка останавливался на Белл, когда она лежала на диване Козетты и непрерывно курила, или удалялась в комнату с телевизором, или когда он встречал ее на лестнице, поднимающуюся к себе в комнату, закутанную в искусственную шубу Фелисити. И задавала себе вопрос: не будет ли самонадеянностью предположить, что дни Белл в «Доме с лестницей» сочтены?

— Они поженятся, — как-то вечером сказала мне Белл, когда мы остались с ней в гостиной одни. Марк с Козеттой отправились в театр, куда-то в пригород. — Вот увидишь.

— Думаю, именно этого она хочет.

— Оба хотят. Ты знаешь, что я думаю о браке. Это экономическое соглашение. Ты и сама бы поняла, если бы не твоя сентиментальность.

— Хочешь сказать, — уточнила я, — что ей нужен он, а ему ее деньги?

— С такой прямотой обычно выражаюсь я. Да, конечно, именно так. Знаешь, что я тебе скажу: он будет с ней мил, будет с ней хорошо обращаться.

— Козетта на девятнадцать лет старше его. Когда ей будет семьдесят, ему — всего лишь чуть больше пятидесяти.

Белл как-то странно посмотрела на меня. Словно я произнесла нечто невообразимое, словно речь шла о случайности, не просто маловероятной, но находящейся за гранью возможного. Я подумала, что она имела в виду нечто совсем другое:

— Ты имеешь в виду, что это не имеет значения, поскольку у него будет другая женщина?

— Маловероятно, что он останется верен ей до конца жизни, правда?

— Это ее убьет.

— Человека не так легко убить, — сказала Белл таким тоном, словно сожалела об этом. — Насколько было бы проще, если бы люди умирали от ревности или от того, что их отвергли. Что-то вроде смертельной болезни. «У нее конечная стадия ревности» или «теперь, когда его отвергли, он долго не протянет».

Я не стала спрашивать, что имеет в виду Белл. Думала, что она намекает на Сайласа или даже Эсмонда Тиннессе. Но когда два часа спустя вернулись Марк и Козетта, я не исключала, что они объявят о будущей свадьбе. Я бы нисколько не удивилась, если бы кто-то из них объявил, что им нужно нам кое-что сказать, и пригласил в следующее воскресенье в Кенсингтонский отдел записи актов гражданского состояния. Или — поскольку Козетта была романтической натурой, а в характере Марка проглядывала некая строгость и чопорность — на венчание согласно англиканскому обряду в церковь Св. Архангела Михаила на Аркэнджел-плейс.