Сто русских литераторов. Том третий - [8]

. «Письмо чесменского инвалида на родину» (писано для солдат) принадлежит другому воину-литератору, который создал себе особый, свой собственный род литературы, скрыв от всех его тайну, почему и нет никакой возможности подражать ему, и который также создал себе свою особенную публику, которая не ухвалится, читая грамотки своего отца-командира{17}. Жаль только, что «Письмо чесменского инвалида» не прочтут именно те, для кого оно написано: для них слишком дорога эта книга, да и большая часть в ней – все лишнее для них. Надобно было бы отпечатать эту статью еще отдельною книжкой.

Здесь, читатели, позвольте перевести дух: кроме этих двух статей, есть в третьем томе «Ста русских литераторов» и еще статья, не столь важная, как две первые, однако ж удобная для чтения; но беда та, что до нее надо добираться через пятнадцать стихотворений – и каких еще: подумать страшно! – да через шесть больших статей в прозе, которые в достоинстве не уступят помянутым стихотворениям… Просто ужас!..

Г-н Бенедиктов снабдил свой портрет пятью стихотворениями. Посмотрим на них и начнем с первого.

Лебедь плавает на воде «в державной красоте», и у него завязывается с поэтом преинтересный разговор; г. Бенедиктов спрашивает его:

Что так гордо, лебедь белый,

Ты гуляешь по струям?

Иль свершил ты подвиг смелый?

Иль принес ты пользу нам?

Лебедь отвечает г. Бенедиктову, что он «праздно нежится в водном хрустале», но что он недаром «упитан гордым духом на земле», и именно вот почему:

Жизнь мою переплывая, (?)

Я в водах омыт от зла, (?)

И не давит грязь земная

Мне свободного крыла.

Отряхнусь – и сух я стану;

Встрепенусь – и серебрист; (?)

Запылюсь – я в волны пряну,

Окунусь – и снова чист.

Читатель, может быть, спросит, что значит «переплывать свою жизнь», и, пожалуй, не найдет смысла в этой фразе; может быть, также он не поймет, как можно омываться водою от зла кому-нибудь, а тем более лебедю, который, как животное, злу не причастен, а разве грязи, которую вода действительно имеет способность смывать; еще, может быть, читателю покажутся смешными последние четыре стиха, как реторическая стукотня пошлого тона, а второй стих непонятен; но мы советуем вам не быть слишком строгими и придирчивыми и не забывать, что ведь все это говорит птица, животное, которому простительнее, нежели людям, говорить вздор.

Далее, лебедь, видя, что г. Бенедиктов благосклонно слушает его болтовню и не останавливает его, – утверждает решительную нелепость, будто человек никогда не слыхивал лебединого крика (который поэты величают пением), на том основании, что

Лебединых сладких песен

Недостоин человек.

Вследствие сего обстоятельства он, реченный лебедь, и поет только для неба, да и то лишь в предсмертный час свой. Но пение не мешает лебедю заблаговременно распорядиться своею духовною. Во-первых, он дает поэту «чудотворное» перо из своих «крылий»,

И над миром, как из тучи,

Брызнут молнии созвучий

С вдохновенного пера.

Теперь ясно, отчего одни поэты поют сладко, а другие так отвратительно: первые пишут лебединым пером, а вторые – гусиным. Конечно, если хотите, хороший поэт и гусиным пером будет писать недурно, но все не так, как лебединым, потому что, владея этим «чудотворным» орудием, он делается «певучим наследником» лебедя. Avis aux poetes![4] Потом лебедь завещает для изголовья милой девы мягкий пух с мертвенно-остылой груди, в которой витал летучий дух!!. И этому пуху дева, в немую ночь, вверит, из-под внутренней грозы, роковую тайну пламенной слезы,

И согрет ее дыханьем,

Этот пух начнет дышать.

И упругим колыханьем

Бурным персям отвечать.

Подумаешь, сколько хорошего может наделать один лебедь! А все отчего? – оттого, что он отряхнется – и станет сух; встрепенется – станет серебрист; запылится – и поскорей в волны; окунется – и как ни в чем не бывал! Оттого он и песни поет небу и перо дарит поэту, а пух – красавице! А затем… но пусть он вам сам скажет, что будет с ним затем; он так хорошо говорит, что хочется и еще послушать его:

Я исчезну, – и средь влаги, —

Где скользил я, полн отваги,

Не увидит мир следа;

А на месте, где плескаться

Так любил я иногда,

Будет тихо отражаться

Неба мирная звезда{18}.

Но что же из всего этого? какой результат, какой смысл какая мысль, какое, наконец, впечатление в уме читателя? Ничего, ровно ничего, больше чем ничего – стихи, и только, а к ним хорошенькая картинка, ландшафт – деревья, зелень, вода, лебедь… Чего ж вам больше? Не все же гоняться за смыслом – не мешает иногда удовольствоваться и одними стихами.

Однажды, в поэтическую минуту, внимание г. Бенедиктова привлекла —

От женской головы отъятая коса,

Достойная любви, восторгов и стенаний,

Густая, черная, сплетенная в три грани,

Из страшной тьмы могил исшедшая на свет

И не измятая под тысячами лет,

Меж тем как столько кос (,) с их царственной красою,

Иссеклось времени нещадною косою.

Надо согласиться, что было над чем попризадуматься, особенно поэту! Не диво мне, говорит г. Бенедиктов, что диадимы не гниют в земле:

В них рдело золото – прельстительный металл!

Он время соблазнит, и вечность он подкупит —

И та ему удел нетления уступит.