Сто процентов закона - [9]

В зал ввели юношу двухметрового роста. Эксперты изготовили макеты ножей и предложили Колову показать, как, из какого положения и куда наносил он удары.

Подсудимый, маленький, подошел к высокому парню и неумело ткнул «ножами» в оба бока. Потом еще и еще… Нет, каналы ранений расположены так, что Колов не мог нанести ни одной из двух ран — таков вывод экспертов.

Государственный обвинитель начал свою речь с того, что отказался от обвинения Колова в убийстве.

— Мне придется, — заявил адвокат, — в этом процессе опровергать показания своего подзащитного. Я буду просить вас не верить показаниям человека, которого защищаю…

Приговор звучал так:

«Поскольку признание Коловым своей вины в убийстве Иванова не подтверждено имеющимися по делу доказательствами, то это признание в силу ст. 77 УПК РСФСР не может быть положено в основу обвинения. При таких обстоятельствах Колов по обвинению в убийстве Иванова подлежит оправданию за недоказанностью участия в совершении этого преступления… Настоящий приговор обжалованию не подлежит и вступает в законную силу с момента оглашения».

На каком-то этапе процесса все сместилось. И защита, и обвинение, и суд начали защищать подсудимого от самого подсудимого. Опытные юристы поняли мотивы его поведения. Честный, но несколько экзальтированный парень чувствовал свою вину перед ребятами: он ведь стал инициатором всего случившегося, «подвел» Малинина и поэтому решил взять на себя вину.

Путь познания истины труден. Правосудию приходится вставать на этот трудный и благородный путь каждый раз, когда начинается разбор любого, самого «простого» дела. Беспрерывное исследование, где ошибка должна быть исключена, — вот повседневная работа правосудия. Разве не яркое свидетельство тому дело, где невиновный обвинил себя, а его обвинители и судьи сумели защитить его самого?

Но вот эту несложную аксиому, на которой зиждется правосудие, что признан виновным и приговорен к наказанию может лишь тот, кто персонально виновен, и что только за действительную, установленную и доказанную в соответствии с законом вину он может нести ответственность, что никакие мотивы «целесообразности» суд не должен принимать во внимание, эту аксиому не все усваивают, а точнее, не хотят усвоить. Если, мол, группа людей нахулиганила, что там разбираться — сажай всех подряд для пользы, дела.

Между прочим, многие граждане, отнюдь лично не заинтересованные в судьбе подсудимых, обвинили суд в мягкотелости, в попустительстве хулиганам, писали по этому поводу в газеты, требовали отменить решения: «нечего цацкаться с хулиганами, человека убили, а тут вишь ты…» В одном письме так и говорилось:

«Предположим на время, что мы согласны с версией, что Колов непосредственно не наносил ударов погибшему, но и при этом все равно он главный убийца… Он и должен понести наказание самое суровое».

Разумеется, в разговорах между собой, в письмах, в газетных статьях мы можем делать самые различные умозаключения по поводу того, кто «главнее» в шайке хулиганов, кто должен нести большую, а кто меньшую кару. При этом неизбежно мнения разделяются: ведь события каждый из нас воспринимает по-разному. Правосудие не может базироваться на столь шатком основании. В суде должна быть точно, предельно точно определена вина каждого. И нравится нам этот человек или не нравится — дело десятое. Закон говорит недвусмысленно: наказывают человека не за его моральные качества (это особая статья), а за то, что он содеял.

Но «третья сила» давала себя знать. Вот строки из другого письма:

«…наше правосудие изощряется в гуманности к хулиганам… Какое имеет значение, кто из троих бандитов нанес смертельные раны? Это дело случая. Очевидно, первую нанес тот, кто догнал жертву первым, а вторую — кто вторым. Дело это следовало бы разбирать не в зале суда, а при всем народе… Мы уверены, что народ потребовал бы от суда высшей меры наказания для всех участников этого преступления».

Конечно, можно было бы накалить страсти до предела, и тогда публика могла бы потребовать и высшей меры наказания. Но правосудию противопоказан всяческий ажиотаж вокруг дела. И к счастью, советский закон запрещает подобные приемы. Поиск истины должен вестись спокойно, какое бы преступление ни рассматривали судьи. Но вот это ясное требование не всегда принимает «третья сила».

Мы привыкли с величайшим уважением относиться к мнению коллективов, общественности. И судьи обязаны учитывать их мнение. Учитывать, но не руководствоваться этими мнениями. Выносить приговоры судьи обязаны лишь на основе закона.

Но ведь в свое время рекомендовала «Литературная Россия» трезвое и спокойное разбирательство дела превратить в азартное судилище, где закон бы заменили страсти, а наказание — расправа. Тогда была опубликована статья «С особой жестокостью». В ней рассказывалось о процессе над убийцей. Автору не понравилось, что судьи были холодны и бесстрастны, когда слушали дело. Он пишет:

«Где же ваш гнев, товарищи судьи? Где же ваша гражданская тенденциозность? Почему же убийца должен быть в привилегированном положении на суде? Почему у убийцы респектабельный вид? Почему ему должно быть «уютно» в рамках нашего закона об убийстве?»