Сто моих рождений - [5]

Мне удалось вспомнить и о прозрачном проводе, уходящем в скалу, о трещине, каньоне, природных аномалиях, обнаруженных в высокогорной стране Лаксании.

Несколько лет подряд я ездил туда и с экспедициями и совсем один, рискуя свалиться в пропасть. Смерти, как вы понимаете, я не боялся, но боялся погибнуть, не успев проникнуть в тайну. Ведь, возможно, в новой жизни я забуду многое из того, что успел узнать, например, о двух черных дырах в созвездии Карра, о неоднородности атмосферы над Лаксанией и главное — об уравнении, составленном и решенном мной на основании новейших астрономических наблюдений. Оно позволило мне определить, что Вселенная наша конечна и замкнута на самою себя. Я вычислил и ее радиус. Он был различным в разных местах и резко укорачивался в районе Лаксании.

Составив несколько сот уравнений по данным многих экспедиций в эту страну, я понял, что разгадку надо искать именно там. Если бы я поделился выводами, к которым пришел, даже показал кому-то мои математические выкладки, меня сочли бы сумасшедшим. Поэтому я помалкивал и готовился к путешествию.

Меня задержала война, внезапно и неожиданным образом вспыхнувшая между нашей страной и северным соседом. Никто не мог вспомнить повода к войне. Она началась танковой атакой лидян на второй день после спортивных состязаний наших стран. Потом все развивалось по классическим законам: бомбардировки, зверства, тысячи погибших, искалеченных, голод, разруха. В конце концов обе стороны пришли к банальной и легко вычислимой мысли, что «худой мир лучше доброй ссоры». Начались тайные переговоры между отдельными группировками. Зондировали друг друга, торговались, кто должен больше уступить. А кровь все еще лилась, хоть уже всем было ясно, что льется она напрасно. Еще должно было погибнуть немало людей, прежде чем мысль о мире выкристаллизуется и даст всходы. В который раз я думал о том, как медленно идет и в мозгу отдельного человека, и в умах человечества созревание всякой новой мысли, сколько пота, слез, иногда — крови нужно, чтобы удобрить почву для нее. А в учебниках истории будет записано всего несколько строк о славной для одних и бесславной для других войне, которая отнюдь ни одной из сторон не облегчила жизнь и не решила никаких проблем. Несколько строк. Смогут ли они когда-нибудь научить мудрости, явятся ли уроком для потомков?

Я воевал в танковых частях, два раза горел, был отравлен газами. Все-таки выжил, вернулся институт восстанавливать. Создали мы новый вычислительный центр, К тому времени машины уже объединяли в информационные системы. На одной из таких систем, названной «ЭММА» и состоящей из двадцати вычислительных машин, поручили работать мне. Выполняли мы заказы ученых, конструкторов, предприятий. Подружился я с конструктором танков, помогал ему испытывать новые модели, существующие пока только в чертежах. Вводили мы такой «танк» в память вычислительной системы. Чем больше деталей введем, тем полней танк в памяти машины смоделируем. Он там «оживает», словно настоящий, испытывается по всем параметрам. Проверяли мы, как будут себя чувствовать в нем люди на различных этапах боя, в критических условиях. Пришлось вводить данные об организме человека, о его возможностях и резервах, о допустимых перегрузках.

Затем директор института поручил мне на той же системе машин выполнять новый заказ — на этот раз группы медиков: создать кибернетического диагноста широкого профиля. Поскольку в памяти системы уже были данные о возможностях человеческого организма, наша задача несколько упрощалась. Мы ввели дополнительные сведения из медицинских учебников. Затем по просьбе одного из ведущих врачей я перестроил программу так, чтобы она по нашей команде могла отождествлять себя с организмом человека в различных состояниях — идеально здоровым и больным.

Вначале сведений в памяти машин было сравнительно немного — курс мединститута плюс несколько сотен историй болезней. Но по мере того, как с «ЭММОЙ» работали разные врачи, вводя недостающие медицинские сведения по своим специальностям и новые истории болезней, «ЭММА» становилась универсальнейшим и тончайшим диагностом. В то же время она училась все более отождествлять себя с человеческим организмом.

Эти качества системы пригодились и конструктору танков, когда он проводил в памяти машины испытания новых гусеничных моделей. Теперь он мог проверить почти с предельной точностью не только поведение танка в бою, но и взаимодействие боевой машины и ее экипажа, узнать, как будут в ней чувствовать себя люди при максимальных перегрузках.

Однако появились и особые, связанные с усложнением программы, затруднения.

Однажды закончили мы испытание очередной модели и дали «ЭММЕ» команду стереть из памяти ход испытаний, подготовиться к другой операции. Затем я ввел задачу по баллистике и дал команду решить ее. Число возможных вариантов ограничил пятью.

«ЭММА» выдала четырнадцать вариантов решения. Я насторожился, задействовал проверочный код и убедился, что система неисправна. Стали мы с операторами искать причину сбоя. Проверили машину за машиной — все они оказались в полном порядке. Проверили центральные операторы, механизмы считывания — никаких аномалий. Я решил временно выключить всю систему и проверить индикаторами соединения блоков памяти. И тут на табло основных индикаторов я заметил непорядок. Индикаторы, которые должны были погаснуть, периодически вспыхивали, будто светлячок чертил огненное кольцо. Это в сложной системе из тысячи блоков, какой являлась «ЭММА», остался от одной из прежних операций неподконтрольный нам отряд свободных электронов, совершающий бесконечный цикл. Метался он, как в мышеловке, возбуждал ячейки памяти, вызывал индукцию в соседних ячейках. Вот этот зациклившийся импульс и оказался виновником сбоя.