Сто лет - [60]

На чердаке стоит сундук, ключ от которого есть только у тети Висе. В нем полно всяких таинственных вещей. Она собирала их, когда думала, что выйдет замуж и у нее будут дети. Однажды, когда мы в лесу рассматривали муравейник, я спросила у нее про этот сундук. Она говорит, что когда-нибудь у нее будет свой маленький домик. Сундук зеленый, и такими же зелеными будут и шкафчики на кухне. Как зеленые яблоки. Она говорит, что навязала зеленых прихваток для кастрюль и нашила зеленых полотенец. Или с зелеными полосками. Они лежат в ее сундуке.

Я все время спрашиваю: а что еще? И она отвечает. Перечисляет все, что там лежит. Иногда я даже не понимаю, что это такое.

— А можно мне посмотреть на это? — спрашиваю я.

Она задумывается, а потом говорит: может быть. Этим словам доверять нельзя. Но когда бабушке Ольге и Сверре пришлось пойти на чьи-то похороны, тетя Висе открывает сундук и показывает мне его содержимое. В сундуке пахнет нафталином и чем-то еще. Как цветами. Все, о чем мне говорила тетя Висе, лежит в сундуке. Однако, когда я это увидела, оно оказалось как будто меньше. Все аккуратно сложено, но слегка пожелтело. Простыни со связанными крючком кружевами. Гладкие и блестящие. Чашки и стеклянные вазочки. Новенький кофейник. Украшения и швейные принадлежности. Две книги с дарственной надписью "Фрекен Луисе Эндресен". Шепотом она говорит мне, что эти книги написаны писателем Кнутом Гамсуном. По ним не видно, чтобы их читали.

— Почитаешь их мне вслух? — спрашиваю я.

— Возможно. Когда ты станешь постарше. Но брать их вниз нельзя.

— Почему?

— Их нужно было сжечь. Это позорные книги.

— Как это — позорные?

— Их объявили позорными после войны. Теперь нельзя держать в доме его книги. Говорят, что Гамсун был нацист, — шепчет она.

— Это опасно? — Я тоже перехожу на шепот.

— Это позорно! Но когда живешь там же, где жил он, и говоришь с теми же людьми, уже не так-то легко сжечь его книги. Он с женой и детьми жили в том большом доме, что стоит у подножья холма по дороге на Хауген.

— Ты его знала?

— Нет, его никто не знал. Он только писал книги. Но его жена подарила мне эти две книжки, когда я помогала ей с детьми.

Неожиданно тетя Висе начинает плакать. Я хочу спросить, почему она плачет. Но не знаю, как о таком спрашивают.

— Да-да, вот как бывает в жизни, — говорит она и сморкается.

Я нарисовала рыбку и повесила ее на стене в гостиной. Под синей полкой с красными, похожими на цветы завитушками. Сверре выпилил их лобзиком. Он говорит, что моя рыбка такая же красивая, как его полка. Но, по-моему, он надо мной смеется. На полке стоит маленький домик с двумя дверцами. В хорошую погоду из одной дверцы выходят двое детей, а если идет дождь, из другой дверцы появляется старая женщина. Такой у них порядок. Там есть еще один человек, но он стоит возле домика и не двигается ни в какую погоду. А еще есть лесенка, курица и оленья голова с рогами. Сверре говорит, что этот домик не игрушка.

Однажды бабушке Ольге сообщили по телефону, что за мной должны приехать Йордис и Ханс. Их пароход называется "Тьотта", он причалит в Престеиде. Тетя Висе рассматривает красную сыпь, которая неожиданно появилась у меня на животе и на шее. Кожа горит и чешется.

— Крапивница, — говорит Сверре, ему меня жалко.

Бабушка Ольга считает, что в этом виновата тетя Висе — это она разрешает мне есть все подряд. Щавель, зеленый лук, фиалки — что угодно. Я чешусь и заявляю, что с тетей Висе так разговаривать нельзя.

— Ты можешь пойти с нами на пристань, — говорит Сверре.

Я почему-то лягаю ногой ящик для дров.

— Обычно ты этого не делаешь, — замечает тетя Висе.

Мне становится стыдно, и я сажусь под лестницу, что ведет на второй этаж, там стоит маленький стульчик.

До того как маляр Ханссен умер, он сделал этот стульчик для девочки, которую звали Гудрун. Она уже большая и живет в Швеции.

Сверре встречает Йордис и Ханса со своим велосипедом. В чердачное окно я вижу, как они возвращаются, на руле велосипеда с двух сторон висит по чемодану. Я сижу под лестницей. Теперь стульчик как будто мой.

Йордис входит в дом и зовет меня. Она садится передо мной на корточки, и мы становимся примерно одного роста. Йордис красивая, добрая, и от нее хорошо пахнет. Потом мы с нею идем в столовую к остальным. Все очень много говорят.

Ханс дарит мне куклу-негритенка в комбинезоне и клетчатой рубашке. У меня как будто пропали руки, но я говорю спасибо. Он смотрит на мой рисунок, что висит на стене, и говорит, что рыбка красивая.

— Это Турстейн, — говорю я.

— Турстейн? — удивляется Ханс.

— Ее так зовут, — сердито объясняю я.

Поездка на юг

— Я думала, этот салон только для пассажиров первого класса, — кисло проговорила какая-то дама, проходя мимо и устраиваясь как можно дальше от них.

Вообще-то салон на корме был почти пустой. Но громко вздыхающую даму с муфтой и в меховом воротнике, несмотря на жару, окружало недовольство, словно вонь от протухшей сельди.

— Мы можем перейти во второй класс, — тихо сказал явно смутившийся Фредрик.

Он расположился в салоне с Йордис и Агдой, пока Элида и остальные дети переносили на борт их багаж. Конечно, они шумели. Элида сняла пальто, от работы ей стало жарко. Волосы у нее растрепались, нос блестел. Шаль зацепилась за пуговицы блузки, но Элида этого не замечала. Она вытянула губы трубочкой и подошла к даме в мехах. Шаль тащилась за ней.