Сто лет - [45]

— Как сказать... Я жил там с другом, его фамилия Гуде. Он кое-чего добился, этот художник. У него была несгибаемая целеустремленность... без этого художник невозможен.

— А у вас она тоже есть?

— Моя жизнь пошла в другом направлении. Но я написал две стоящие работы. Одна — "Гретхен в тюрьме". И другая — "Ингеборг у моря". Их у меня купил музей в Бергене. Теперь я горжусь этим, — сказал он и усмехнулся, словно испугался, что она примет его слова за бахвальство. — Однако думаю, что этот запрестольный образ станет моей главной работой, в том числе благодаря тебе.

— Почему же вы стали пастором, если вам больше хотелось писать картины? — спросила Сара Сусанне.

Уже не первый раз его удивила ее непосредственность. Именно она и придавала особый смысл их беседам.

— Наверное, я не смогу честно ответить тебе на этот вопрос. Для того чтобы быть пастором, безусловно, необходимо призвание... У меня уже была семья. Мы переехали в Берген, я подал прошение о том, чтобы мне предоставили приход, ведь мне нужно было содержать семью. Потом я познакомился с Уле Буллем, и мы решили основать норвежский театр с норвежскими актерами, которые играли бы на норвежском языке. Однако денег мне это не принесло, поэтому я в ожидании прихода, помимо театра, давал уроки рисования и занимался живописью. Но не буду утомлять тебя рассказом об этом периоде моей жизни.

— Утомлять? Помилуйте! И вы переехали сюда? Так далеко от Бергена?

Он мог бы сказать, что отсюда до места рождения его жены в Германии еще дальше, но это как будто не имело отношения к их разговору.

— Меня хорошо приняли в Нурланде. И я никогда этого не забуду. Здесь меньше показного, меньше фальши. Люди здесь более благодарные и больше способны радоваться жизни.

Забыв о позе ангела, Сара Сусанне с недоверием поглядела на пастора.

— Я мало что знаю о людях из других мест, но, возможно, наши люди стараются показать себя пастору с лучшей стороны.

Он расхохотался. Откинул голову и хохотал так, что церковные стены откликнулись ему эхом. Она тоже засмеялась. Как будто у двоих детей появилась общая тайна.

Когда смех затих и она снова приняла позу ангела, пастор услыхал, что кто-то невдалеке точит косу. Сенокос был в самом разгаре. Он мог бы сказать ей, что травы в этом году больше, чем в прошлом. Но одна мысль об этом показалась ему смешной. Он сообразил, что тема их разговора не имеет отношения к сенокосу.

— Дома я часто думала о том, что вы мне сказали, — неожиданно проговорила Сара Сусанне.

— А что я сказал?

— Извините, что я заговорила об этом, — прошептала она и подняла чашу выше, чем было нужно.

— Так что же такого я сказал?

— Ну, например, что вас всегда тяготило то, что вы назвали требованием, которое предъявляет человеку жизнь. Я сразу поняла, что вы имели в виду. Мне тоже знакомо это чувство. Но о таком никому не скажешь.

— Ты имеешь в виду что-то определенное?

— Хуже всего мне было, когда я только что вышла замуж и жила в семье мужа на Офферсёе. Я не могла быть самой собой, потому что у меня не было ничего своего. Другие, решали за меня, что такое долг. Некоторые дни были беспросветно черны. И сама я тоже была черная. И на душе у меня было черно. Потому что мысли мои были недобрые... Это дурно действует на человека. Из-за этого человек... не знаю даже, как сказать... теряет к себе уважение.

Он сам не заметил, как опустил кисть. Потом одержимо, словно боясь, что она замолчит, снова начал писать. Мелкими быстрыми мазками он клал на доску золотистую краску.

— Какие же недобрые мысли приходили тебе тогда в голову?

— Например, о моей свекрови. Одно время я даже считала ее виноватой в том, что Юханнес так сильно заикается. Она придает слишком большое значение внешней стороне жизни. Слишком строгая.

Пастор привык давать людям советы, когда они рас сказывали ему о своей жизни. Но Сара Сусанне не спрашивала его мнения, она просто рассказывала. Рассказывала о том, как свекровь внушала ей чувство долга.

— Иногда мне казалось, что долг важнее самой жизни, — задумчиво проговорила она.

— И тебя это не радовало?

— Во всяком случае, это вряд ли могло сделать меня хорошим человеком.

— А ты много думаешь о том, что надо быть хорошим человеком?

— Нет, признаюсь, слишком мало, — шепотом ответила она, вздохнула и замолчала.

— Однажды ты сказала, что раскаяться в содеянном — это значит согрешить еще больше и потому ты не раскаиваешься в своем замужестве.

— Я так сказала?

— Да, когда мы разговаривали в первый раз.

— И вы это запомнили? — удивилась она. — Вы тоже так считаете?

— Наверное, ты права.

— Но вы в этом не уверены? — Она опустила чашу.

Он не попросил ее принять прежнюю позу. Просто скользнул по ней взглядом. Она была бледна. Вот она подняла свободную руку и быстро провела ею по лбу.

— Ты сказала, что человек должен нести ответственность за сделанный им выбор, — твердо сказал он.

— Выбор? Да, я так думала. Человек думает, будто у него есть выбор.

— Бог дал нам способность делать выбор. Естественно, в рамках той действительности, которая нас окружает.

— Действительность? Но ведь именно она нам и мешает, — прошептала Сара Сусанне, однако тут же опомнилась и снова приняла нужную позу.