Сто двадцать километров до железной дороги - [33]

И все-таки я был счастлив.

И даже не «все-таки». «Все-таки» тут ни при чем. Именно поэтому был счастлив.

Или и поэтому и «все-таки…»

5

В начале марта ударила сильная оттепель. Сугробы в степи посерели, налились водой. Я возвращался из школы прямой зимней дорогой через речку, через канавы, еще вчера забитые жестким снегом. Две канавы меня пропустили, а в третью я провалился. Видели, как в трюковом кино артист, «приклеившийся» к жидкому асфальту, наклоняется под острым углом к земле, почти ложится на дорогу, а асфальт держит? Я тоже мог сколько угодно наклоняться вправо, влево — жидкий снег только уплотнялся вокруг моих ног.

Но я выбрался, не зовя на помощь. И даже не потерял хорошего настроения, хотя мне тут же на снегу, пришлось разуваться, выливать из сапог текучий снег и растирать заледеневшие ступни и икры.

Дед Гришка снисходительно посмеялся моему приключению:

— На тот снег можно ступать, Андрий, поверх которого вода идет. Раз вода поверху — значит, под низом лед.

Дед, как и я, был в хорошем настроении. Красно-бурая кожа его лица и шеи, обожженная всеми летними и зимними загарами, казалась загоревшей только сегодня, так ярко — где оно было до сих пор? — светило солнце.

Дед прорубал через весь двор канавку вниз к огороду — готовил сток для воды. Работал он в плотно застегнутой стеганке, аккуратно сглаживал ледяные стенки канавки и вообще будто бы и не обращал внимания на солнечные искры, которые сам же высекал изо льда. Но когда во двор вышла Алинка, он вдруг с неуверенностью и смущением человека, берущегося не за свое дело, сказал ей:

— Бачь: идет весна-красна с плугами да с боронами. — Взглянул на меня и добавил: — Раньше так говорили. А теперь надо говорить: «Идет весна-красна с комбайнами и тракторами».

Это было что-то новенькое!

Прежде чем опять взяться за лопату, дед с коротким смешком мне посулил:

— Завтра ты, Андрий в школу не попадешь. Воды богато. То Галина у нас стояла, так она с нашей Валентиной, пока вода не спала, в школе жила. В учительской ночевала. Девчата!.. Вот директор была! Хоть и девка. Не то, что этот… Не той, не умный вин.

Это тоже было что-то новенькое!

Вышла во двор хозяйка. Рассеянно посмотрела на нас. Задумчиво спросила саму себя:

— И чего це так много воды? Снег тает, да? — Потом спросила меня: — Андрий, ты через ричку йшов. Богато у рички воды? Перейти ж нельзя?

Ей нужно было, чтоб нельзя.

Вода в речке шла поверх льда, но перейти было можно. Я сказал об этом.

— Эгей ж, — рассеянно кивнула хозяйка.

Она не хотела идти к Валентине. Каждый день хозяйка ходила помогать по хозяйству беременной дочери, а ходить ей не хотелось. Возвращаясь от Валентины, хозяйка рассказывала, как она ругалась с Семеном — Семен сидел дома, у него гноилась рана на ноге, — передразнивала его и каждый раз жалела: вот этого я ему не сказала, и это забыла, да надо было еще вот что сказать.

На этот раз хозяйка бы не пошла, если бы к нам не заявилась сама Валентина. Она пришла в высоких резиновых сапогах, в легком плаще, с длинной палкой в руках — щупала перед собой дорогу.

— Жарко, — объяснила она свой чрезмерно легкий плащ, легкую косынку. — Тяжко.

Живот у нее уже был очень велик для таких опасных походов.

— Мамо, — сказала она, — ходимьте до нас. Я Семена в больницу отправляю, в райцентр. А то завтра дороги не будет.

— Когда ты сама в больницу ляжешь? — спросил я (в хуторе родильного дома нет, роженицы дня за четыре до родов должны ложиться в районную больницу).

— Я считаю, мне еще месяц, — сказала Валентина.

Всю ночь в степи что-то оседало, булькало. Когда я утром вышел из хаты, мне показалось, что не снег в степи стаял, а осела, растаяла сама степь — так опал и снизился холм, у подножия которого стояла наша хата. Что-то сделалось и с воздухом над степью. За ночь в нем появились влажность и какая-то радостная гулкость, какие бывают в воздухе над большими водными пространствами. И звуки этот воздух проводил совсем не степные — резкие, похожие на скрип несмазанных лодочных уключин.

— Бачь, — сказал мне дед, — чайки кричат! — Я присмотрелся — правда, за нашим огородом пикировали и взмывали птицы с белыми гнутыми крыльями. — Ричка разлилась, — сказал дед, — чайки за водой пришли. — И еще он сказал: — Рано для настоящего тепла. Но, мабудь, снег стает, трава пойдет, а то сина мало.

6

Дед оказался прав — для настоящего тепла было еще рано. Дня два, толкаясь об узкие берега, по наполнившейся до краев речке шли льдины, а потом эти льдины вмерзли в новый лед, речка остановилась. И опять запуржило. Трава не пошла. Ее ждали со дня на день. Как ее ждали, уповая на приметы, намечая для оттепели все новые сроки, проверенные по многим прошлым зимам, по поверьям старых людей, лучше всего говорится в сказке деда Гришки, которую он мне рассказал морозным вечером в конце марта.

— Знаешь, Андрий, як калмык в такую же зиму траву для своей худобы ожидал?

— Расскажите.

— Сино у него кончилось, а снег лежит. Калмык каже: «Ничего, вот будет Явдоха (ты, Андрий, не знаешь: «Явдоха» — то святая Ефимия, по новому счету на пятнадцатое марта падает), авось, потеплеет, корм будет, скотинкам кушать будет». На святую Ефимию не растаяло. «Дурной баба, — сказал калмык, — вот «сорок человек» будет, кто-нибудь умный будет». Но и на «сорок святых» (то — с девятнадцатого по двадцать пятое марта) тоже не растаяло. Скотина начала ложиться. «Вот сволочь, — сказал калмык, — сорок человек не могут одно придумать. Тот тепло, тот холод, тот метель. Вот подойдет Алешка Теплый человек — тепло будет, скотинкам корм будет». И точно, с двадцать седьмого начало таять, трава пошла, а скотина уже легла от голода. Тогда калмык стал рвать зеленую траву и кидать ее вверх: «На, господин бог, кушай сам!»