Стилистика русского языка и культура речи. Лексикология для речевых действий - [62]
(А.А. Блок); И на известку колоколен – невольно крестится рука (С.А. Есенин). В индивидуальной метонимии автор нередко нарушает привычную сочетаемость слов, особенно это касается метонимических определений: Потом приходил коротковатый старичок в изумлённых очках (И.А. Бунин). Ср. также у А.С. Пушкина характеристику светского щеголя: перекрахмаленный нахал.
Метонимия используется и как средство языковой игры. Так, напр., распространённость метонимического переноса по типу «автор – его произведения» вызывает стандартные ожидания у адресата, если он слышит какую-нибудь известную фамилию. На этом принципе строится, напр., такая шутка: Ты знаешь Пушкина полностью? Нет? А я знаю – Пушкин Александр Сергеевич (из репертуара Яна Арлазорова).
Игра метонимического и прямого значения нередко приводит к созданию каламбура:
Муж-жене:
– Дорогая, ты хотела на день рождения норку? Я её тебе купил. Но только кормить и выгуливать её ты будешь сама (анекдот).
Омонимия при создании речевых произведений
Омонимия, как и полисемия, является ресурсом для повышения выразительных и изобразительных качеств речи. Намеренное употребление двух омонимов в одном тексте в большей степени характерно для публицистики, рекламы, а также для художественной литературы, особенно поэзии. Ср.: Миру нужен мир!; Каков ни есть, а хочет есть (поговорка); Свободы захотели? А разве нет её? (И звучат не слишком бодро голоса: «Есть! Есть!» То ли есть у них свобода, то ли хочется им есть)(Е. Евтушенко).
Омонимы используются для создания «эффекта обманутого ожидания». Этот приём особенно часто используется в рекламе, что делает её более яркой, запоминающейся: Кроссовки «Адидас» рвутся только вперёд. В данном рекламном тексте происходит «слияние» в одной форме двух омонимов: рваться>1 – 'разрушаться' и рваться>2 – 'бежать'.
Ср. также рекламу компьютеров: Я продаю своих друзей каждый день. Вы можете заказать своего друга.
Омонимы являются основным материалом для создания каламбура, игры слов, которая происходит в результате намеренного соединения в одном контексте омонимичных слов с целью создания комического эффекта. Ср.: Дети – цветы жизни. Не давайте им, однако, распускаться (Э. Кроткий); Хорошее дело браком не назовут (о женитьбе); Трамвай представляет собой поле брани (Э. Кроткий) или, напр., такой анекдот, построенный на каламбуре: Встречаются два кандидата наук, один из них спрашивает другого: «Что у тебя в портфеле? Докторская?» – «Нет, ливерная». В каламбурах совмещаются разные значения омонимичных слов, в результате чего происходит смысловой сдвиг. В языковой игре участвуют и недавно появившиеся омонимы. Ср. Осень – это время, когда заканчивают косить сено и начинают косить от армии (телепрограмма «Городок»).
Фонетическая омонимия является средством создания каламбурных рифм, используется для звуковой игры: Область рифм – моя стихия, и легко пишу стихи я… (Д.Д. Минаев), часто встречается в фольклоре: Хотел полежать, да надо поле жать; Я в лес, и он влез, я за вяз, а он завяз.
Омонимы могут служить средством образного столкновения разных смыслов, подчёркнутой экспрессии: Взять жену без состояния – я в состоянии, но входить в долги для её тряпок я не в состоянии (А.С. Пушкин); Платя свой долг, ты тем самым его выполняешь (Козьма Прутков), Супружеский долг он отдавал рублями и т. п.
Данный приём часто используется в заголовках: «Стража под стражей» (А.П. Чехов), Дума о думе, Указ президента для них не указ (газетные заголовки).
Как писал В.В. Виноградов, каламбур может состоять в образовании нового индивидуально-авторского омонима от созвучного корня, напр., Ноздрёв был в некотором роде исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории (Н. В. Гоголь); Я всю зиму провёл в здешнем краю. Я говорю, что я остепенился, потому что зарылся в степь (П. Вяземский); Из одних перлов состоит перловая каша (Д. Гранин). Ср. также название современной книги: «Советы бракующимся, забракованным и страстно желающим забраковаться».
Паронимы в продуктивной речевой деятельности
Как языковое явление паронимы могут использоваться говорящим и пишущим намеренно. Паронимия лежит в основе особой стилистической фигуры – парономазии (греч. para – 'возле' и onomazō – 'называю'), сущность которой состоит в намеренном столкновении слов-паронимов в речи, нередко с целью языковой игры: не туп, а дуб; и глух и глуп; Фоменко в ритме фламенко.
С помощью паронимов говорящий выделяет сопоставляемые явления в высказывании, подчёркивает их разницу или, наоборот, близость и тем самым заставляет адресата активизировать описываемые объекты.
Сопоставление и противопоставление паронимов нередко способствует уточнению смысла: это не поступок, а проступок; не очень эффектно, но эффективно; человек жёсткий, но не жестокий; смотрит гордо, но не горделиво; это не героизм, а геройство. Ср. также: Одно дело – слушать, а другое – слышать (М. Цветаева); Президент не только выслушал, но и услышал (ТВ, «Вести»); Она манерна, … в ней больше красивости, чем красоты (К.С. Станиславский).
Иногда такое противопоставление используется в целях объяснения, истолкования значения данных слов:
Владимир Басов был уникальной личностью. В нем была и особость, выделявшая его из круга современников и коллег, и в нем всегда было заметным проявление черт, вообще свойственных людям, отмеченным недюжинным дарованием в творчестве и талантом человеческого «я». И, конечно, говоря о Владимире Басове, умолчать о главных историях любви в его жизни, их роли в его судьбе просто невозможно. Любовь была катализатором его творчества, поиски любви – в жизни и на экране – смыслом творчества и потребностью, равной естественному желанию дышать.
Что такое литература русской диаспоры, какой уникальный опыт запечатлен в текстах писателей разных волн эмиграции, и правомерно ли вообще говорить о диаспоре в век интернет-коммуникации? Авторы работ, собранных в этой книге, предлагают взгляд на диаспору как на особую культурную среду, конкурирующую с метрополией. Писатели русского рассеяния сознательно или неосознанно бросают вызов литературному канону и ключевым нарративам культуры XX века, обращаясь к маргинальным или табуированным в русской традиции темам.
Виктор Топоров (1946–2013) был одним из самых выдающихся критиков и переводчиков своего времени. В настоящем издании собраны его статьи, посвященные литературе Западной Европы и США. Готфрид Бенн, Уистен Хью Оден, Роберт Фрост, Генри Миллер, Грэм Грин, Макс Фриш, Сильвия Платт, Том Вулф и многие, многие другие – эту книгу можно рассматривать как историю западной литературы XX века. Историю, в которой глубина взгляда и широта эрудиции органично сочетаются с неподражаемым остроумием автора.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.