Стихотворения - [3]

В печали одиночества, живом

Восторге рощ в апреле, всплеске чувств

В сырую осень на ночном пути,

Меж радостью и мукой, находя

Лист лета или голый зимний сук --

Все это суждено ее душе.

III

Юпитер нелюдски рожден меж туч.

Не вскормлен матерью, и нет земли,

Расшевелившей миф его ума.

Он жил меж нами, как ворчливый царь,

Блистательный, меж низшими себя,

Пока непуганая наша кровь

В соитье с небом нам не воздала

Так, что и низший различил, в звезде.

Умрет ли наша кровь? Или она

Нам будет кровью рая? И земля

Таким ли раем воплотится нам?

Добрее станет небо, чем сейчас,

В котором пот труда и наша боль,

И вровень вечной нежности взойдет,

Не нынешней немой голубизне.

IV

'Я рада птицам', говорит она,

'Проснувшимся, но прежде, чем они

В поля пытливый устремят полет;

Но вот их нет, их теплые поля

Не возвратить -- и где же этот рай?'

Нам нет ни таинства пророчеств, ни

Химер могильных или золотых

Подземных гротов, или островов

Гармонии, куда пристанет дух,

Ни сказочного юга, или пальм

На склоне неба, чтоб могли пребыть,

Как зелень рощ в апреле, или как

В ней этот образ пробужденных птиц,

Мечта о вечере, что увенчал

Июнь касаньем ласточкиных крыл.

V

'Но и в покое', говорит она,

'Мне важен вечной радости залог'.

Смерть -- матерь красоты; она одна

Пошлет нам исполненье наших снов

И наших грез. Пускай она листвой

Забвения нам осыпает путь,

Путь злых скорбей, и многие пути,

Где пела медь триумфа, и любовь

Нашептывала нежные слова,

Она в жару повергнет иву в дрожь

За прежних дев, привыкших здесь глядеть

В траву, что их стопам обречена.

И мальчиков влечет слагать плоды

На брошенное блюдо. Надкусив,

Проходят девы пылко в листопад.

VI

Как знать, что смерть заменит нам в раю?

Падет ли спелый плод? Или вовек

В хрустальном небе тяготеет ветвь,

Без перемен, но смертной же сродни

Земле, с теченьем тех же рек в моря,

Которых не найти, вдоль берегов,

Без тени боли тающих вдали?

Что шелест яблонь этим берегам,

На что им слив тончайший аромат?

К чему, увы, здесь краски наших дней,

Послеполуденный дремотный шелк

И наших пресных лютен перебор!

Смерть -- таинство и матерь красоты,

В чьем знойном лоне различаем мы

Земных, бессонных наших матерей.

VII

Проворный, буйный хоровод людей

Начнет напев в восторге летних зорь,

Их шалый гимн светилу этих дней.

Не богу их, но как бы божеству

Меж них нагому, праотцу живых.

Напевом рая будет их напев,

Из крови, возвращенной небесам.

И в их напев начнут вплетать свои

Рябь озера, зерцало божества,

Деревья-серафимы и холмы,

Чей хор не молкнет до исхода дня.

Поймут они небесное родство

Подвластных смерти душ и летних зорь.

Изобличит, откуда и куда

Они идут, роса на их ступнях.

VIII

И слышен ей среди беззвучных вод

Звенящий глас: 'Тот палестинский склеп --

Не духов притаившихся врата,

Там Иисус в могиле погребен'.

Нас ввергли в древний солнечный хаос,

Старинный навык смены ночи днем,

В забвенье нежилого островка,

Среди безбрежных, безысходных вод.

В горах олени бродят, и о нас

Звенит кругом перепелиный свист;

Неслышно зреют ягоды в лесу;

И в одиночестве небесных недр

Под вечер чертят стаи голубей

Неясные зигзаги, уходя

Вниз, в темень, на раскинутых крылах.

Перевод Алексея Цветкова

ДОМИНАЦИЯ ЧЕРНЫХ ТОНОВ

В полночь, у камина,

Отблески цветные,

Цвета осени и палых листьев,

Улетали во тьму

И возвращались,

Словно листья,

Кружимые ветром.

Но тяжелые тени черных пиний

Наступали.

И во тьме раздался крик павлиний.

Радужные перья

Тех павлинов –

Точно сонм листвы,

Кружимый ветром,

Тени их скользили –

Словно стая птиц слетела с пиний –

По стене огромной.

И я вновь услышал крик павлиний.

Был ли этот вызов ночи

Или палым листьям,

Уносимым ветром, –

Листьям зыбким,

Как огонь в камине,

Зыбким, словно хвост павлиний,

Мечущийся в гуле

Пламени и ветра?

Были ли это вызов ветру?

Или грозным теням черных пиний?

Из окна я видел

Скопище ночное

Звезд, кружимых ветром,

Словно листья,

Видел, как шагала тьма ночная

Цвета черных островерхих пиний.

Страшно стало.

И во тьме раздался крик павлиний.

Перевод Григория Кружкова

СЛУЧАЙ С БАНКОЙ

Я банку водрузил на холм

В прекрасном штате Теннесси,

И стал округой дикий край

Вокруг ее оси.

Взлохмаченная глухомань

К ней, как на брюхе, подползла.

Она брала не красотой,

А только круглотой брала.

Не заключая ничего

В себе – ни птицы, ни куста,

Она царила надо всем,

Что было в штате Теннесси.

Перевод Григория Кружкова

ЧЕЛОВЕК СO СЛАБЫМИ ГОЛОСОВЫМИ СВЯЗКАМИ

Мне все равно, какое время года,

На стеклах – плесень лета иль зимы,

Я онемел в стенах своей тюрьмы,

Здесь вечно та же скука, без исхода.

Пусть ветер – вестник пекла или стуж –

Колотит в ставни спящих метрополий,

Пророчествуя им о сельской воле –

Он не нарушит спячки этих душ.

О язва повседневности... Быть может,

Когда б зиме-сиделке удалось

Сбить жар ее, охолодив насквозь –

До самой ледяной последней дрожи,

Я б тоже мог, сомненья одолев,

Ногтями соскребать со стекол плесень,

Чтоб время одарить охапкой песен.

Но сменит ли оно на милость гнев?

Перевод Григория Кружкова

ЖЕЛАНИЕ ПРЕДАТЬСЯ ЛЮБВИ В ПАГОДЕ

В числе своих внутренних я, Одиссей,

Отметь запоздалого бунтаря,

Поднимающего мятеж на борту,

Как всегда, в самый неподходящий момент.

В зыбких сумерках утренних, перед зарей,

Когда звездное стадо почти разбрелось,

Мнится, будто с вершины он видит вдали,