Стихотворения. Рассказы Малостранские повести. Очерки и статьи - [168]

И вместе с тем нельзя сказать — как это уже делалось, что Верещагин сеет возмущение против правительства своего народа. Чтобы не задеть русских военачальников, он с большим тактом переносит действие в Азию, изображая воинственные племена свободных татар. Однако, помимо осторожности, у Верещагина была, очевидно, на то и другая причина. Он изучил Азию так же хорошо, как и Европу.

Верещагин — художник чрезвычайно многосторонний. Можно сказать, что смелый замысел соперничает на его полотнах с блестящим исполнением, совершенство в изображении людей — с совершенством пейзажиста.

Куда ее девать? (Вступительная молитва писателя) Перевод А. Соловьевой

Всемогущее небо! Милостиво охрани мысли мои и притупи остроты мои, дабы не вызвали они недовольства сильных мира сего, дабы не оскорбили высокой морали и иных нравственных качеств милых моих сограждан и не испортили завтрашнего воскресного номера газеты^{99}. Аминь!

Итак…

Бывал ли ты, читатель, ранним утром на улице? Я не хочу оскорблять читателя, я знаю, что он благородного происхождения и у него нет необходимости вставать раньше девяти, — но, может быть, случайно! А если уж случай вывел его из дому пораньше, то, без сомнения, со всей присущей ему наблюдательностью, он заметил на улице не только людей, но и вещи, которых в обычное время здесь не увидишь.

И, без сомнения, читатель, со всем присущим ему остроумием, начнет размышлять об этих людях и вещах, главным образом — о вещах.

Вот около дома валяется старый кувшин. В другом месте у края тротуара — скрепленный проволокой бидон. А там, прямо посреди улицы, лежит противень. Как попали сюда эти вещи? Может быть, они ушли ночью с кухонных полок и потом, когда наступило утро, не смогли найти дорогу домой? Или, может быть, случайно отстали от своей кухарки во время утренних закупок и теперь ждут ее, подобно хорошо выдрессированной собаке, которая, потеряв хозяев, усаживается обычно посреди дороги и, оглядываясь по сторонам, сидит до тех пор, пока ее не найдут?

Ну так вот. Сейчас повсюду говорят о холере и мерах предосторожности против нее, — только прошу читателя меня не перебивать и не спрашивать, какое она имеет отношение к валяющимся на улицах предметам, — уж пусть он позволит мне спокойно продолжать и тогда увидит, что я пишу не столь уж глупо. Итак: поговаривают о холере. Отовсюду слышится совет, как от нее уберечься. Прежде всего: соблюдайте чистоту в квартире — это, мол, уже половина дела. Дезинфекция — тоже полдела. Доброкачественная говядина, телятина и свинина — тоже. Хорошее пльзеньское пиво, говорят, также половина дела. Подведем итог: итак, если ты будешь свято блюсти все предписания, то станешь во время холерной эпидемии в два с половиной раза здоровее, чем, собственно говоря, тебе требуется. Почему бы и мне не последовать этим советам, если они: 1) улучшат мое здоровье и 2) наполнят мою душу неизъяснимым блаженством, как всякое неукоснительное исполнение официальных предписаний.

Прочитав на ближайшем перекрестке распоряжение магистрата о мерах борьбы с холерой, я тут же закончил свою прогулку и вернулся домой. Ну что ж — по-моему, у нас достаточно чисто. Пол и мебель находятся под постоянным и неусыпным надзором моей Анчи. Книги, правда, вверены моим личным заботам, но я думаю, что немного пыли им не повредит — без нее они выглядят как-то слишком торжественно, кичливо и глупо! А остальное — гм, собственно, больше ничего и нет. Только вот постель — но что в целом свете может быть чище постели старого холостяка!

Подушки — точно два лебедя. Покрывало — словно лепестки лилии. Простыни — как снег. Волосяные матрацы похожи на пирожки. Соломенный тюфяк… соломенный тюфяк…

— Анча!

— Чего изволите?

— Когда я в последний раз менял в тюфяке солому?

— Не знаю… с тех пор, как я здесь… не меняли… Небось там уж одна труха.

Анча служит у меня шесть лет. Стараюсь припомнить, что было до нее, нет, не могу! Этот тюфяк, хорошо набитый и простеганный, я купил еще в дни моей розовой юности…

— Анча!

— Чего изволите?

— Вот вам семьдесят пять крейцеров, ступайте и купите три охапки соломы — быстро!

Анча летит. Анча притаскивает три охапки соломы. Потом хватает тюфяк, распарывает его по всем швам.

Хочет запихнуть в него новую солому.

— А куда мы денем труху?

Да, у женщин ум более гибкий, чем у нас! Мне бы это и в голову не пришло! В самом деле, прежде чем набить сенник заново, нужно вытряхнуть из него старую солому — но куда ее девать? Выбросить из окон кому-нибудь на голову?

— Анча, а куда обычно девают старую солому?!

— Не знаю.

— Гм, — говорю я, — возьмите денег и сбегайте вон в тот высокий дом. У них есть мусорная яма — заплатите дворнику, и он разрешит вам высыпать туда старую солому.

Мужской-то ум тоже на что-нибудь годится!

Анча уходит, но тотчас возвращается. Говорит, дворник не хочет. Дескать, в эту яму служанки высыпают горячую золу и солома может загореться. Да и яма, мол, сразу до краев наполнится соломой, а крестьянин-мусорщик приедет еще только зимой: сейчас ему и дома хватает работы.

— Так что же делать?

— Не знаю.

— Вот что! — кричу я через минуту (мужской ум удивительно изобретателен). — Завтра среда, по улицам ездит городской мусорщик, собирает мусор. Возьмите эти деньги, дайте половину их мусорщику, который ходит по домам, половину — возчику, и они сами вытряхнут нашу солому на воз.