Стихотворения. Рассказы. Гора - [12]

Но и в том, что касалось развития самого национального движения, моралистические иллюзии шли вразрез с изображенной Тагором действительностью. Не случайно Пореш, чья терпимость, доброта и благоразумие противопоставлены порывам Горы, статичен и активной общественной роли не играет. Именно Гора, человек действия, основанного на идейной убежденности и способный увлечь ею других, становится главным героем романа. Столь же закономерно, что ни Пореш, ни Анондомойи — носители моралистических идей самого Тагора — не участвуют в том обращении Горы к действительной жизни народа, которое главным образом и подготовило решающий сдвиг в его идейной позиции. Покинув царство абстрактных идей и дискуссий вокруг них, в котором живет Пореш, как жил в нем и сам Гора, оставив в стороне естественную для жизни Анондомойи семейно-бытовуго сферу с ее проблемами, Гора выходит в жизнь народную и воочию убеждается, на какой гнет и разобщение обрекают простой народ те установления и порядки, которые он столь поднимал на щит как «свое», «национальное». Убеждается он и в том, что народ, пренебрегающий зачастую общинными делениями, куда умнее тех националистов, которые пытаются их защищать.

Прозрение Горы подготовлено всей логикой событий, однако Тагор прибегает также и к особому, «внешнему» приему, чтобы помочь своему герою в его прозрении. «С иронией чуть-чуть сатанинской, — писал Ромен Роллан, — Тагор предоставляет своему герою — вождю национализма, руководящему политикой и религией, — сделать открытие, что в его жилах течет кровь ирландца и что он приемыш, подобранный одной сострадательной семьей индусов…» Гора, таким образом, узнает, что он может быть правоверным индусом, ибо индусом не становятся, а родятся.

Когда Тагор писал свои роман, активный протест индийских патриотов против колониального гнета и даже обращение к народу, за очень редкими исключениями, сочетались у них с той или иной идеализацией старины, апелляцией к религии, и сорвать полностью эту оболочку, не погрешив против жизненной правды, тогда вряд ли можно было без того поворота судьбы, который Тагор уготовил своему герою. Но Тагор предвидел будущее. Действительно, сама жизнь страны освобождала патриотизм борцов за национальную свободу от религиозного облачения. Став массовым, национально-освободительное движение оставило позади оба боровшихся направления конца XIX — начала XX века. И хотя оно наследовало многое от предшествовавших этапов своего развития, вовлечение народных масс в антиимпериалистическую борьбу открывало путь новому — борьбе за социальные преобразования. Индия, как и Азия в целом, начинала вновь обретать активную роль в мировом историческом процессе. И недаром Тагор в своем давнем романе говорил о связи Индии «с грядущими мировыми потрясениями». Так великий поэт Индии возвещал начало ее нового века.

СТИХОТВОРЕНИЯ

Из книги «Картины и песни» («ЧХОБИ О ГАН») 1883

Йог (перевод М. Петровых)

Величав и одинок, руки простирает йог,

Глядя на восток.

На закате — лунный рог, море плещется у ног,

Небосвод глубок.

Перед йогом — меркнет мгла, свет исходит от чела,

На лице — покой.

Чуть решается дохнуть на его нагую грудь

Ветерок морской.

Широко простор открыт. Посреди миров стоит

Одинокий йог.

Он огромен и космат, волны робкие дрожат,

Лишь коснутся ног.

Нерушима тишина, мир объят пучиной сна,

Но незаглушим

Голос моря, — он поет, славя солнечный восход

Гулом громовым.

Йог один на берегу. Волны тают на бегу…

И в душе его

Необъятный океан, даль, ушедшая в туман,

За предел всего.

Йог, молчание храня, стережет рожденье дня,

Далью окружен.

За его спиною ночь тихо уплывает прочь,

Погружаясь в сон.

Там — небесная река — Ганга[4] мчит сквозь облака

Звездный свой поток.

Там — темнеющий закат, здесь — сиянием объят

Неподвижный йог.

Словно светом божества, озарилась голова

Солнечным огнем.

А на западе, вдали, угасает ночь земли

Пред возникшим днем.

Над бескрайностью зыбей яркой россыпью лучей

Запылал восход.

Тайны величавей нет, чем сияющий рассвет

Над лазурью вод.

Вся морская глубина света теплого полна,

Смотрит на восток, —

Разогнав туман густой, рдеет лотос золотой,

Огненный цветок.

И светлы и горячи, обоймут его лучи

Весь земной предел.

Поднял руку йог-всевед и стихи священных вед

Медленно запел.

Из книги «Диезы и бемоли» («КОРИ О КОМОЛ») 1886

Поцелуй (перевод Д. Голубкова)

Чутко внемлют уста устам любимым.

Два одержимых сердца друг друга пьют.

Две любви, два желанья, подобны двум пилигримам,

Безоглядно покинули пустынный дом,

К слиянию губ идут они неторным путем.

Две волны, два желанья друг к другу льнут,

Две взметенные страсти жаждут и ждут.

Встреча двух существ — в устах, на границе тела —

Песнь свою любовь начертала тут,

Письмена поцелуя тут напечатлела.

Дом влюбленных сердец теперь не пуст.

Губы сияющие на гирлянды цветов похожи.

О, свиданье светлое алчных уст,

Две улыбки, горящие на брачном ложе!

Пленный (перевод Д. Голубкова)

Подруга, освободи! Объятья свои расплети,

Вином своих поцелуев не пои страстотерпца!

Я ветер, в тюрьме цветов рыдающий взаперти, —

Сердце раскрепости, выпусти пленное сердце!

Где небо? Где свет рассвета? Как бесконечна ночь!