Стихотворения - [4]

тост предложил своей случайной даме

за короля, что нынче правит нами,

рукой врага вернув наследный трон.

И — всем в укор — была соблюдена

гулящей девкой память славы нашей:

в лицо шпиону плюнула она,

на гнев растерянный не обернулась даже

и вышла вон. И в окна со двора

к нам донеслось, как эхо, — Ça ira…[2]

1927 «Воля России». 1927. № 3

ДУЭЛЬ

Еще рассвет из труб не вышел дымом,

спал Петербург — в норе осенней крот, —

скрипя ушли полозья от ворот —

и вот вся жизнь — как эти окна — мимо.

Нельзя простить, нельзя судить любимой

всему ль виной гвардейца наглый рот?

Ведь в первый раз ее душа поет,

а в первый раз поет неодолимо.

Но как ему — какой рукой гиганта —

клубок сует распутать и поднять?..

…И подошла шагами секунданта,

и в сердце смертная затихла благодать…

…И вдруг припомнил — по созвучью — Данта

и пожалел, что стих не записать…

1927 «Воля России». 1927. № 3

В ИЗГНАНЬИ

Утонет солнце, расплескав залив,

жар не томит тучнеющее тело,

и он глядит, как доит коз Марчелла,

литые руки смугло обнажив,

и шутит с ней. И даже с ней — учтив,

ее кувшин несет отяжелелый,

тугих грудей коснется мыслью смелой

и вспомнит все, тревогу оживив…

О, Дон Жуан! Припав на эту грудь,

тебе ль себя предать и обмануть,

несытый зной бросать в послушном теле,

и услыхать — перевернулся мир! —

Не командор идет на званый пир,

а Лепорелло крадется к Марчелле…

1927 «Воля России». 1927. № 3

ОТЕЧЕСТВО

Люблю отчизну я, но странною любовью.

М. Лермонтов

Когда казалось: из окна

Вся ширь возможная видна,

А дальше — бездна и туманы,

Когда в морях могли плутать

И мимоходом открывать

Еще неведомые страны —

Среди чужих чудес и тайн

Отрадно было вспомнить край,

Где все привычно и знакомо,

Где будет старенькая мать

Года покорно ожидать,

Что блудный сын вернется к дому.

Но почему, когда прочли

Все тайны моря и земли

И каждый путь давно известен,

Когда сравняли навсегда

В священном равенстве труда

Различья стран — различья чести, —

Всего больней, всего нежней

Порою думаешь о ней,

Руси покинутой и нищей,

О горестных ее полях,

О длительных ее снегах,

О старой церкви на кладбище…

Не так ли пепел первых встреч

Всю жизнь назначено беречь,

И даже буря поздней страсти

Не унесет — о, никогда! —

Благословенные года

Неповторяемого счастья…

Земля моя, столица звезд!

Мне жребий твой чудесно прост,

Как смысл священного писанья:

Семья, Отечество и Мир,

И нескончаемая ширь

Неукротимого желанья, —

Но жизни каждую ступень

Не забываем через день:

Веками тень идет за нами,

И отливается печаль,

Когда ушедшего не жаль,

Благословенными стихами.

И эту грусть мы унесем

И в новый мир, как в новый дом,

И на полях планеты новой

Всего больней, всего нежней

Нам суждено мечтать о ней,

Земле своей, звезде суровой.

1926 «Воля России». 1927. № 7

* * *

Когда в лесах чужих планет

винтовка эхо перекатит

и смертный страх за горло хватит

в пространстве потерявших след,

звезду, взошедшую в зените,

одну на помощь призовет

Колумб неведомых высот

и побежденный победитель.

Уже я вижу этот взгляд.

Уже я слышу этот голос.

На части сердце раскололось —

и только часть тебе, Земля!

«Ковгег». 2. 1942

* * *

Уже устали мы от стали,

от лязга наших городов.

Нет больше неоткрытых далей

и необстрелянных лесов.

Тупик надежд тесней и глуше,

и замыкается стена…

О, как хотели б слышать уши

неслыханные имена!

Колумба радости и муки,

Сопричащенная тоска —

к чему ты простираешь руки,

какие видишь берега?

Что ласточка — еще крылатей, —

покинувшая отчий дом,

не пожалеешь об утрате,

не затоскуешь о земном.

Чтоб где-нибудь у новой цели,

преодолевшей пустоту,

еще нежней глаза смотрели

на отдаленную звезду.

«Ковгег». 2. 1942

* * *

Опять звенит ковыль-трава

И пахнет кровью в диком поле…

Не наш ли клад взяла Москва

Перед татарскою неволей?

О, богомольной не упрек

Тяжелый дух кондовой кельи.

Но потерял славянский Бог

Золотоусое веселье —

Зато недаром Калита

Был прославляем для потомка, —

И хитроумна и проста

Москвы мужицкая котомка.

Немало втиснули туда

Разноязычного богатства —

И опрокинули года

Свобода, Равенство и Братство.

И снова север — скопидом,

На юге — посвист печенежий —

Над обезглавленным орлом

Твои мечты, Москва, все те же.

О, пусть ты миру голова

И Рим четвертый — Рим кровавый,

Но если раньше было два —

теперь их больше, братьев Славы!

Пора посбить крутую спесь

рыжебородым северянам

и пятый Рим построить здесь,

спиною в степь — лицом к лиманам.

Отсюда ближе все поля,

и станут завистью чужому

врата державного Кремля,

где примирятся Рем и Ромул.

«Ковгег». 2.1942

ЦЫГАНКА

Мне верить хочется — не в первый раз живу,

не в первый раз я полюбил земное.

И то, что в памяти для нынешних чужое,

не выполоть как сорную траву.

Преображение — следами разных стран

тончайшей пылью над живым и мертвым,

и эхо прошлого — когда нельзя быть черствым,

как в раковине — дальний океан.

Когда я пьян и от гитары чуд.

и в сердце захлестнувшаяся мука —

воспоминания стремительней текут

и ускоряются — и вот рокочет вьюга.

Вниз головой — четыре ночи пьянка.

Хор гикает. Бренчат стаканы в пляс,

И на меня не подымает глаз

и ежится в платок моя цыганка.

У купленной нет холоднее губ.

Чем заплатить, чтоб ласковей любила?

Четыре ночи!.. Радостней могила.

Четыре ночи… Больше не могу.

На карте весь — и не хватает банка,

а тот, направо, хмурится и пьет.