Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера - [54]
— Оо-у, уу-а, о-о-ы-ы, у-у-у-у… Вот основной звукоряд, мучительное нарастание глухих гласных, которое разрешается в убийство, в хряк, в гром.
Эта смертоносная фонетика уложена, как обычно, в заумные слова, в выразительнейшую заумь, ибо блат, воровское и разбойничье арго, испещряющее строчки романа, — это, конечно, не фольклор, не быт, не анекдот, не бабелевщина, не купринские киевские очерки. Это чистейшая заумь и ею остается, несмотря на прилагаемый автором словарик, из которого видно, что настоящих крученыховских заумных слов, кроме, пожалуй, двух-трех междометий, здесь нет. Именно, просмотрев словарик этих причудливо перемешанных осколков сегодняшнего блата, южно-русского и сибирского диалектов, словечек Достоевского и выражений времен Пугачева, — именно после этого, при чтении романа, легко убедиться, как безразлично смысловое значение этих заумно-незаумных слов. Внимание целиком поглощается звукообразом, таким целостным и динамичным в романе.
Однако, этот дерзко обнаженный прием заумника находится в тесной связи с тем новым и необычным для Крученых, что есть в романе. Романе. Оставаясь чистой и мастерской звукописью, «Ванька-Каин и Сонька-Маникюрщица» есть роман в самом настоящем смысле, вещь насквозь сюжетная, больше того — фабульная. Это действительно уголовный, детективный, авантюрно — героический, чуть-чуть даже пародийный («Похождения разбойника Чуркина») роман. Наиболее квалифицированные идиоты, может быть, даже завопят от удовольствия, если заметят, что драматизм романа оправдан не только жутким основным звукорядом, но и психологически. Это у Крученых-то! Есть отчего взвыть узколобым «гунявым начтюрьмакам» от поэзии!
Но это уже полное право и неотъемлемое свойство тоже-критиков — безнадежно и неизлечимо не понимать, что лабораторные опыты, как бы сенсационны они ни были, не есть самоцель, что приемы создаются как орудие сознательного и целемерного творчества.
А Крученых, подобно своему роману и его герою, из темных застенков, созданных литературными тюремщиками, из углов, наполненных запретительным шипом Коганов- Рогачевских, уходит в простор, в вольницу,
— на Во-о-о-лгу —
нового народного эпоса. Сейчас он готовит цикл поэм «Иоганн Протеза», один из самых ярких литературных протестов против войны, этой фабрики механизированных обрубков человеческого мяса… И как смешны после этого шепелявые советы Крученыху:
— «А штоб вам пошмотреть на Пушкина?»
Встреча Крученыха с Пушкиным произойдет не у монумента на Страстной, а в уже близком признании массами нашего заумника — признании через головы хрипло лающих доберман-фричей.
(С. 3–4).
Роман сопровожден авторским «Переводом блатных и малоизвестных слов»:
Алмазник — вор-стеклорез.
Брать на дым — обманывать.
Гардал — горчица (южно-русское).
Засыпаться — попасться.
Кат — палач (великорусское).
Когти рвать — бежать на волю.
Лягавый — сыщик.
Марафет — кокаин.
Несгорушник — взломщик несгораемых шкафов.
Олюра, Суфлера — проститутка или подруга вора (на языке сибирских острогов, см. «Записки из Мертвого дома»).
Стопщик — налетчик.
Скокарь, Уркан — вор.
Фарт — удача.
Шкары — брюки.
Шмара — проститутка или подруга вора.
Шпана — мелкое жулье.
Штурмовать — воровать.
Дунька-Рубиха (Уголовный роман)>*
Роман вышел в свет отдельным изданием: Крученых А. Дунька-Рубиха: Продукция № 140/6. М.: Издание автора, 1926.
В предисловии к роману автор писал:
Роман «Дунька-Рубиха» — попытка изобразить женщину — Комарова без романтических прикрас-побрякушек: вскрыть патологически-будничную сторону убийства, со всеми отвратительными подробностями замывания пола, утаптывания трупа в ящик из-под мыла и т. д. Дунька — отнюдь не «роковая женщина» бульварного романа. Это — прозаическая скверная лукавая баба, губящая своих сообщников-бандитов за «каратики» и «рыжики», зашитые в шубах. Совесть ее неспокойна с самого начала романа: хряск костей, случайно сорвавшегося с поезда парня, вызывает бред, выдающий ее мужу-бандиту. Выход один — новое убийство.
Дунькина слезливая песня перед убийством — только маскировка строго обдуманного плана бабы-притворщицы, скользящей в яму.
Сообщник — Гришка, следующий кандидат в мыльный подвальный ящик — спасается только благодаря аресту Дуньки.
Мещанская, бытовая, потная сторона бандитизма вот что меня интересовало, когда я прорабатывал этот «уголовный роман». Хулиганство, как таковое, не нашло еще отображения в моей словоплавильне, но его конечный этап — бандитизм, дал мне тему «Дуньки-Рубихи»
(С. 3).
Бутырки — обиходное название Бутырской тюрьмы в Москве.
Случай в «номерах»>*
Опубликовано: Крученых А. Четыре фонетических романа. М.: Издание автора, 1927.
Ализарин (фр. alizarine) — органический краситель.
А бедная Флорида Тараканова… и далее. — Ср. этот фрагмент со стихотворением «Дом Горгоны» из книги «Цветущие торцы».
Ревнючесть (Крылышко романа)>*
Опубликовано: Крученых А. Четыре фонетических романа. М.: Издание автора, 1927.
Победа над Солнцем
Победа над солнцем>*
Опера А. Крученых. Музыка М. Матюшина. СПб.: Журавль, [1914].
В постановлении «Первого всероссийского съезда баячей будущего (поэтов-футуристов)», состоявшегося 18 и 19 июля 1913 г. в Уусикиркко (Финляндия), среди прочих решений значилось:
«Победа над Солнцем» — футуристическая опера Михаила Матюшина и Алексея Кручёных, целиком построенная на литературной, музыкальной и живописной алогичности.Издание «Победы над Солнцем» — книжечка с либретто и музыкальными фрагментами оперы, продавалась в дни спектакля (1913).Текст дан в современной орфографии.http://ruslit.traumlibrary.net.
Книга представляет собой незавершенную антологию русского поэтического авангарда, составленную выдающимся русским поэтом, чувашем Г. Айги (1934–2006).Задуманная в годы, когда наследие русского авангарда во многом оставалось под спудом, книга Г. Айги по сей день сохраняет свою ценность как диалог признанного продолжателя традиций европейского и русского авангарда со своими предшественниками, а иногда и друзьями — такими, как А. Крученых.Г. Айги, поэт с мировой славой и лауреат многочисленных зарубежных и российских литературных премий, не только щедро делится с читателем текстами поэтического авангарда начала ХХ века, но и сопровождает их статьями, в которых сочетает тончайшие наблюдения мастера стиха и широту познаний историка литературы, проработавшего немало лет в московском Государственном Музее В.
Представлен текст поэмы и два оригинальных издания:Крученых А., Хлебников В. Игра в аду: Поэма. М, 1912Крученых А., Хлебников В. Игра в аду. 2-е изд., доп. СПб.: ЕУЫ, 1914http://ruslit.traumlibrary.net.
Две поэмы с иллюстрациями Натальи Гончаровой.http://ruslit.traumlibrary.net.
15 лет русского футуризма. 1912–1927 гг. Материалы и комментарии:1) Призыв — Артема Веселого; 2) Конфискованный манифест; 3) 15 лет верности; 4) Неизданные поэмы В. Хлебникова; 5) Игра в аду; 6) Автобиографии: С. Кирсанова, С. Третьякова, А. Крученых; 7) О разложившихся — И. ТерентьеваПортреты: Н. Асеева, Э. Инк, В. Кашницкого, А. Крученых, И. Терентьева, С. Третьякова и В. Хлебниковаhttp://ruslit.traumlibrary.net.
В. В. Пруссак (1895–1918) прожил короткую и насыщенную жизнь, успев побывать и революционером-агитатором, и политическим ссыльным, и участником литературной жизни Сибири, Петрограда и Тифлиса. Его стихи, отмеченные в начале пути глубоким влиянием эгофутуризма, до сих пор оставались малодоступны для читателей. В издании представлены оба прижизненных сборника Пруссака, «Цветы на свалке» (1915) и «Деревянный крест» (1917), а также стихотворения и проза из альманахов, сборников и журналов.
Первая и единственная поэма начертанная созвездиями.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Я футурист, и не отрекусь от истины, ибо футуризм есть основа и первое дитя XX века.»Первая книга. Семьдесят стихов Федора Платова.http://ruslit.traumlibrary.net.
Шершеневич Вадим Габриэлевич — поэт, переводчик. Поэзия Шершеневича внесла огромный вклад в продвижение новых литературных теорий и идей, формирования Серебряного века отечественной литературы. Вместе с С. Есениным, А. Мариенгофом и Р. Ивневым Шершеневич cформировал в России теорию имажинизма (от французского image – образ).
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ученица Гумилева, Полонская — единственная женщина в составе легендарной питерской литературной группы «Серапионовы братья», с которой связаны ярчайшие достижения русской литературы 1920-х годов. Именно на 1920-е годы приходится пик ее поэтического творчества. О поэзии Полонской заинтересованно писали Эйхенбаум и Кузмин, Г.Иванов и Адамович, Шкловский и Эренбург… В книгу вошли полностью первые три книги ее стихов (1921–1929), а также избранные стихи и переводы (Киплинг, Брехт, Тувим) последующих лет; немало стихотворений публикуются впервые.
Глеб Семёнов, замечательный петербургский поэт второй половины XX века, стал своего рода легендой. Из его знаменитых литобъединений вышло много прославившихся впоследствии поэтов и прозаиков, людей, определивших лицо петербургской культуры 1960—1970-х годов. Глеб Семёнов стал для них, для всей нашей литературы одной из важнейших связующих нитей с искусством прошлого.Вместе с тем собственно поэзия Глеба Семёнова остается практически неизвестной читателю. При его жизни выходили сборники, серьезно изуродованные редакцией и цензурой; особый живой голос поэта так и не стал реальностью за рамками узкого круга его друзей и учеников.