Стихотворения. Поэмы. Проза - [10]

А вот на метле и старушка карга.

Благослови же родного сынка!

И ведьма, трясясь, выступает вперед;

«Аминь!» — произносит морщинистый рот.

Идут музыканты — к скелету скелет,

Слепая скрипачка пиликает вслед;

Явился паяц, размалеванный в прах,

С могильщиком на худых плечах.

Двенадцать монахинь ведут хоровод,

И сводня косая им тон задает,

Двенадцать попов похотливых свистят

И гнусность поют на церковный лад.

А ты, старьевщик, надрываешься зря,

На что в преисподней мне шуба твоя!

Там есть чем топить до скончанья веков, —

Останками смертных — царей, бедняков.

Несносен горбатых цветочниц вой —

Знай, по полу носятся вниз головой.

Вы, рожи совиные, — без затей!

Оставьте! К чему этот хруст костей!

Поистине, с цепи сорвался ад.

Их больше и больше, визжат и гудят;

Вот вальс преисподней… Потише вы, эй!

Сейчас я увижусь с подругой моей.

Потише вы, сброд, или попросту прочь!

Себя самого мне расслышать невмочь.

Как будто подъехали к дому теперь?

Кухарочка! Что же! Открой им дверь!

Привет, дорогая! О, что за честь!

И пастор тут! Не угодно ли сесть?

Хоть вы с лошадиным копытом, с хвостом,

Я ваш, преподобный отец, целиком!

Любимая, что ты бледна, как мертвец?

Нас пастор сейчас поведет под венец;

Я кровью ему заплатил, это так,

Но плата, в сравненье с тобою, пустяк.

Колени склони, дорогая, со мной! —

Она на коленях — о миг неземной!

Прижалась ко мне — там, где сердце мое,

И в жутком восторге я обнял ее.

Я волнами локонов нежно обвит,

И сердце у сердца любимой стучит.

Стучат от блаженства и боли сердца

И к небу стремятся, к престолу творца.

Восторгом сердца беспредельным зажглись

И рвутся туда, где священная высь;

Но здесь, на земле, торжествует зло:

Нам ад возложил свою длань на чело.

Гнетущего мрака угрюмый сын

Свершает над нами венчания чин;

Кровавую книгу он держит в руках,

В молитве — кощунство, проклятье — в словах.

И вой, и шипенье, и свист кругом,

Как грохот прибоя, как дальний гром…

Тут вспыхнул огонь, ослепительно-синь,

И шамкает старая ведьма: «Аминь!»

«Бежал я от жестокой прочь…» Перевод В. Левика

Бежал я от жестокой прочь,

Бежал, как безумный, в ужасную ночь;

И старый погост миновать я спешил,

Но что-то манило, сверкало с могил, —

Блеснуло в безжизненных лунных лучах

С могилы, где спит музыканта прах,

Шепнуло мне: «Братец, минутку постой!» —

И вдруг поднялось, как туман седой.

То бедный скрипач, я его узнаю;

Он вышел и сел на могилу свою,

По струнам провел иссохшей рукой,

Запел — и пронзителен голос глухой:

«Пой, скрипка, песню прошлых дней, —

В тоске внимало сердце ей

И обливалось кровью.

Зовет ее ангел блаженством небес,

Мученьем адским зовет ее бес,

Зовут ее люди любовью».

Лишь замер последнего слова звук,

Разверзлись все могилы вдруг,

И тени спешат к музыканту толпой,

И грянул пред ним хоровод гробовой:

«О любовь, ты колдовством

Загнала нас в темный дом,

Усыпила мертвым сном, —

Эй, на зов твой мы встаем!»

И все это, воя, воркуя, ворча,

Летает и пляшет вокруг скрипача,

И с хохотом диким сплетается плач;

И бешено дернул по струнам скрипач:

«Браво, браво, тени, в пляс!

Друг за другом

Буйным кругом!

Клич волшебный поднял вас.

Мы таились много дней,

Будто мышь в норе своей.

Ну-ка, спляшем веселей,

Запоем!

Нет ли здесь чужих ушей?

Встарь немало мы глупили,

Дни в безумии губили,

Жгли сердца в огне страстей.

Нынче каждый пусть расскажет,

Как стряслась над ним беда,

Как мечтал он,

Как страдал он,

Почему попал сюда».

И тощий мертвец выступает из мглы,

И голос его — как жужжанье пчелы:

«Служил я подмастерьем

С аршином да с иглой,

Раз-два аршином мерил,

Проворно шил иглой.

Зашла к нам ненароком

Дочь мастера с иглой,

Мне сердце черным оком

Пронзила, как иглой».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,

Угрюмо второй выступает вперед:

«Шиндерганно, Орландини,

Карл Моор и Ринальдини^{3} —

Вот кого я обожал,

Вот кому я подражал.

Я в самой любви — не скрою —

Верно следовал герою;

Распалял мои мечты

Образ девы-красоты.

Я любил, томясь и плача,

Но как только неудача —

Я с разбитою душой

Залезал в карман чужой.

И грозить мне стали власти, —

Оттого, что в злой напасти

Я все чаще крал платки,

Чтоб смахнуть слезу тоски.

И тогда меня схватили

И, как водится, скрутили;

И тюрьма, святая мать,

Стала сына врачевать, —

Я и там, склонясь над пряжей,

О любви мечтал под стражей;

Тут Ринальдо тень пришла,

Грешный дух мой унесла».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,

И третий, под гримом, выходит вперед:

«Любовников первых играя,

Подмостков я слыл королем.

Я нежно вздыхал: «Дорогая!» —

Пылал трагедийным огнем.

Я Мортимер^{4} был превосходный,

Я страстно Марию любил!

Но дева осталась холодной,

Ей был непонятен мой пыл.

И раз я, не выдержав боли,

«Мария, святая!» — вскричал;

И глубже, чем нужно для роли,

Вонзил в свое сердце кинжал».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод.

Четвертый, в кафтане, выходит вперед:

«Профессор нам с кафедры нес ахинею,

Болтал он — и спал я у всех на виду.

Мне было в тысячу раз веселее

Гулять с профессорской дочкой в саду.

Она мне в окно улыбалась беспечно,

Лилия лилий, мой ангел земной,

Но лилию лилий сорвал бессердечно

Черствый филистер с набитой мошной.

Послал я проклятье богатым нахалам,

Я женщин проклял, откупорил яд,

Со смертью на «ты» перешел за бокалом, —

И смерть усмехнулась: «Fiducit^{5}, мой брат!»