Стихотворения. Поэмы. Драма - [57]

Не верь, дружище! Плюнь! Слова?

Надень армяк, пойдем на волю,

Поможешь мне колоть дрова!"

И вышел Конь. Серело море.

Тянулся низкий бережок.

С залетной тучкой слабо споря,

Его неяркий полдень жег.

Летали чайки в тусклом свете,

Вились далекие дымки,

На берегу сушились сети,

Рядком стояли челноки.

Паисий голосом нетрезвым

Срамную песенку тянул.

Конь пнул его тычком железным

И в сеть рыбачью завернул,

Чтоб честный ключник, малый рослый,

Легко распутаться не мог,

Подрясник скинул, сел на весла

И в море оттолкнул челнок.

14

В Москве был голод этим летом,

К зиме сожрали всех котят.

Болтали, что перед рассветом

Гробы по воздуху летят,

Что вдруг откуда-то лисицы

Понабежали в погреба,

Что в эту ночь на Вражек Сивцев

Падут три огненных столба.

Недавно в Угличе Димитрий

Средь бела дня зарезан был,

Но от народа Шуйский хитрый

Об этом деле правду скрыл,

Сказав: "Зело прискорбный случай!

На всё господня воля. Что ж

Поделаешь, когда в падучей

Наткнулось дитятко на нож?"

Но всё же очевидцы были,

И на базарах, с ихних слов,

Сидельцы бабам говорили.

Что промахнулся Годунов.

И Годунову прямо в спину

Шел слух, как ветер по траве,

Что он убил попова сына,

А Дмитрий прячется в Литве.

И, взяв жезлы с орлом двуглавым,

Надев значки на рукава,

Вели ярыжек на облаву

Людей гулящих пристава.

С утра валило мокрым снегом.

Шла ростепель. И у воды,

В кустарнике, где заяц бегал,

Остались частые следы.

Снег оседал, глубок и тяжек.

Глухой тропинкой ввечеру

Брели стрельцы ловить бродяжек

В густом Серебряном бору.

Там, словно старая старушка,

Укрывшись в древних сосен тень,

Стояла ветхая избушка

В платочке снежном набекрень.

Она была полна народом.

В ней шел негромкий разговор.

Раздался стук — и задним ходом

Сигнули в лес за вором вор.

Стрельцы вошли, взломав окошко,

Достали труту и кремня,

Подули на руки немножко

И быстро высекли огня.

Всё было пусто. Скрылись гости.

Но щи дымились в чашке — и

Валялись брошенные кости

У опрокинутой скамьи.

Тараканье на бревнах старых

Ускорило неспешный бег…

Укрыт тряпьем, лежал на нарах,

В похмелье мучась, человек.

Он застонал и, спину гладя,

Присел на лавку, гол и бос.

К худым плечам свисали пряди

Седых нечесаных волос.

Его увидя в тусклом свете,

"Ты кто?" — спросили пристава.

И хриплый голос им ответил:

"Иван, не помнящий родства!"

1940

Пирамида

Когда болезнь, как мускусная крыса,

Что заползает ночью в камелек,

Изъела грудь и чрево Сезостриса —

Царь понял:

День кончины недалек!

Он продал дочь.

Каменотесам выдал

Запасы

Меди,

Леса,

Янтаря,

Чтоб те ему сложили пирамиду —

Жилье, во всем достойное царя.

Днем раскаляясь,

Ночью холодея,

Лежал Мемфис на ложе из парчи,

И сотни тысяч пленных иудеев

Тесали плиты,

Клали кирпичи.

Они пришли покорные,

Без жалоб,

В шатрах верблюжьих жили,

Как пришлось;

У огнеглазых иудеек на лоб

Спадали кольца смоляных волос.

Оторваны от прялки и орала,

Палимы солнцем,

Брошены во тьму, —

Рабы царя…

Их сотни умирало,

Чтоб возвести могилу одному.

И вырос конус царственной гробницы

Сперва на четверть,

А потом на треть.

И, глядя вдаль сквозь длинные ресницы,

Ждал Сезострис —

И медлил умереть.

Когда ж ушли от гроба сорок тысяч,

Врубив орнамент на последний фриз,

Велел писцам слова гордыни высечь

Резцом на камне чванный Сезострис:

"Я,

Древний царь,

Воздвигший камни эти,

Сказал:

Покрыть словами их бока,

Чтоб тьмы людей,

Живущие на свете,

Хвалили труд мой

Долгие века".

Вчерашний мир

Раздвинули скитальцы,

Упали царства,

Встали города.

Текли столетья,

Как песок сквозь пальцы,

Как сквозь ведро дырявое —

Вода.

Поникли сфинксы каменными лбами.

Кружат орлы.

В пустыне — зной и тишь,

А время

Надпись

Выгрызло зубами,

Как ломтик сыра

Выгрызает мышь.

Слова,

Что были выбиты, как проба,

Молчат сегодня о его делах,

И прах царя.

Украденный из гроба,

В своей печи убогий

Сжег феллах.

Но, мир пугая каменным величьем.

Среди сухих известняковых груд

Стоит,

Побелена пометом птичьим,

Его гробница —

Безыменный труд.

И путник,

Ищущий воды и тени,

Лицо от солнца шлемом заслоня,

Пред ней,

В песке сыпучем по колени,

Осадит вдруг поджарого коня

И скажет:

"Царь!

Забыты в сонме прочих

Твои дела

И помыслы твои,

Но вечен труд

Твоих безвестных зодчих,

Трудолюбивых,

Словно муравьи!"

1940

Свадьба

Царь Дакии,

Господень бич,

Аттила, —

Предшественник Железного Хромца,

Рожденного седым,

С кровавым сгустком

В ладони детской, —

Поводырь убийц,

Кормивший смертью с острия меча

Растерзанный и падший мир,

Работник,

Оравший твердь копьем,

Дикарь,

С петель

Сорвавший дверь Европы, —

Был уродец.

Большеголовый,

Щуплый, как дитя,

Он походил на карлика,

И копоть

Изрубленной мечами смуглоты

На шишковатом лбу его лежала.

Жег взгляд его, как греческий огонь,

Рыжели волосы его, как ворох

Изломанных орлиных перьев.

Мир

В его ладони детской был — как птица,

Как воробей,

Которого вольна,

Играя, задушить рука ребенка.

Водоворот его орды кружил

Тьму человечьих щеп,

Всю сволочь мира:

Германец — увалень,

Проныра — беглый раб,

Грек — ренегат, порочный и лукавый,

Косой монгол и вороватый скиф

Кладь громоздили на ее телеги.

Костры шипели.

Женщины бранились.

В навозе дети пачкали зады.

Ослы рыдали.

На горбах верблюжьих,

Бродя, скисало в бурдюках вино.

Косматые лошадки в тороках

Едва тащили, оступаясь, всю

Монастырей разграбленную святость.

Вонючий мул в оческах гривы нес

Бесценные закладки папских библий,