Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки, 1922-1923 - [21]

     Эй!

      Кидай канат ко мне!

И сейчас же

      ощутил плечами

тяжесть подоконничьих камней.

Солнце

    ночь потопа высушило жаром.

У окна

    в жару встречаю день я.

Только с глобуса — гора Килиманджаро^*.

Только с карты африканской — Кения^*.

Голой головою глобус.

Я над глобусом

         от горя горблюсь.

Мир

   хотел бы

      в этой груде го́ря

настоящие облапить груди-горы.

Чтобы с полюсов

        по всем жильям

лаву раскатил, горящ и каменист,

так хотел бы разрыдаться я,

медведь-коммунист.

Столбовой отец мой

         дворянин,

кожа на моих руках тонка.

Может,

    я стихами выхлебаю дни,

и не увидав токарного станка.

Но дыханием моим,

         сердцебиеньем,

               голосом,

каждым острием издыбленного в ужас

                 волоса,

дырами ноздрей,

        гвоздями глаз,

зубом, исскрежещенным в звериный лязг,

ёжью кожи,

     гнева брови сборами,

триллионом пор,

        дословно —

               всеми по̀рами

в осень,

    в зиму,

      в весну,

         в лето,

в день,

    в сон

не приемлю,

      ненавижу это всё.

Всё,

  что в нас

      ушедшим рабьим вбито,

всё,

  что мелочи́нным роем

оседало

    и осело бытом

даже в нашем

      краснофлагом строе.

Я не доставлю радости

видеть,

    что сам от заряда стих.

За мной не скоро потянете

об упокой его душу таланте.

Меня

   из-за угла

      ножом можно.

Дантесам в мой не целить лоб.

Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный,

до гроба добраться чтоб.

Где б ни умер,

      умру поя.

В какой трущобе ни лягу,

знаю —

    достоин лежать я

с легшими под красным флагом.

Но за что ни лечь —

         смерть есть смерть.

Страшно — не любить,

           ужас — не сметь.

За всех — пуля,

        за всех — нож.

А мне когда?

      А мне-то что ж?

В детстве, может,

        на самом дне,

десять найду

      сносных дней.

А то, что другим?!

        Для меня б этого!

Этого нет.

     Видите —

         нет его!

Верить бы в загробь!

         Легко прогулку пробную.

Стоит

   только руку протянуть —

пуля

   мигом

      в жизнь загробную

начерти́т гремящий путь.

Что мне делать,

        если я

           вовсю,

всей сердечной мерою,

в жизнь сию,

сей

мир

    верил,

      верую.

Вера

Пусть во что хотите жданья удлинятся —

вижу ясно,

     ясно до галлюцинаций.

До того,

    что кажется —

   вот только с этой рифмой развяжись,

и вбежишь

     по строчке

         в изумительную жизнь.

Мне ли спрашивать —

         да эта ли?

              Да та ли?!

Вижу,

   вижу ясно, до деталей.

Воздух в воздух,

         будто камень в камень,

недоступная для тленов и крошений,

рассиявшись,

      высится веками

мастерская человечьих воскрешений.

Вот он,

    большелобый

         тихий химик,

перед опытом наморщил лоб.

Книга —

     «Вся земля», —

            выискивает имя.

Век двадцатый.

        Воскресить кого б?

— Маяковский вот…

         Поищем ярче лица —

недостаточно поэт красив. —

Крикну я

     вот с этой,

         с нынешней страницы:

— Не листай страницы!

           Воскреси!

Надежда

Сердце мне вложи!

           Крови́щу —

              до последних жил.

В череп мысль вдолби!

Я свое, земное, не дожѝл,

на земле

    свое не долюбил.

Был я сажень ростом.

        А на что мне сажень?

Для таких работ годна и тля.

Перышком скрипел я, в комнатенку всажен,

вплющился очками в комнатный футляр.

Что хотите, буду делать даром —

чистить,

     мыть,

        стеречь,

           мотаться,

               месть.

Я могу служить у вас

         хотя б швейцаром.

Швейцары у вас есть?

Был я весел —

      толк веселым есть ли,

если горе наше непролазно?

Нынче

    обнажают зубы если,

только, чтоб хватить,

         чтоб лязгнуть.

Мало ль что бывает —

           тяжесть

              или горе…

Позовите!

     Пригодится шутка дурья.

Я шарадами гипербол,

         аллегорий

буду развлекать,

        стихами балагуря.

Я любил…

     Не стоит в старом рыться.

Больно?

    Пусть…

        Живешь и болью дорожась.

Я зверье еще люблю —

           у вас

              зверинцы

есть?

   Пустите к зверю в сторожа.

Я люблю зверье.

        Увидишь собачонку —

тут у булочной одна —

           сплошная плешь, —

из себя

    и то готов достать печенку.

Мне не жалко, дорогая,

           ешь!

Любовь

Может,

    может быть,

         когда-нибудь

      дорожкой зоологических аллей

и она —

    она зверей любила —

            тоже ступит в сад,

улыбаясь,

     вот такая,

         как на карточке в столе.

Она красивая —

        ее, наверно, воскресят.

Ваш

   тридцатый век

         обгонит стаи

сердце раздиравших мелочей.

Нынче недолюбленное

           наверстаем

звездностью бесчисленных ночей.

Воскреси

     хотя б за то,

         что я

           поэтом

ждал тебя,

     откинул будничную чушь!

Воскреси меня

      хотя б за это!

Воскреси —

        свое дожить хочу!

Чтоб не было любви — служанки

замужеств,

     похоти,

        хлебов.

Постели прокляв,

        встав с лежанки,

чтоб всей вселенной шла любовь.

Чтоб день,

     который горем старящ,

не христарадничать, моля.

Чтоб вся

     на первый крик:

            — Товарищ! —

оборачивалась земля.

Чтоб жить

     не в жертву дома дырам.

Чтоб мог

    в родне

        отныне

           стать

отец

   по крайней мере миром,

землей по крайней мере — мать.

[1923]

Агитплакаты, 1922

Товарищи! Граждане! Всех бороться с голодом зовет IX съезд Советов! [6] >*

Прочитай, посмотри и выполни это: