Стихотворения, поэма, очерки, 1927 - [15]

придерживаясь

      на службе

           следующих правил.

Подходит к телефону —

           достоинство складкой.

— Кто спрашивает?

         — Товарищ тот!

И сразу

   рот

     в улыбке сладкой —

как будто

    у него

       не рот, а торт.

Когда

  начальство

        рассказывает анекдот,

такой,

   от которого

        покраснел бы и дуб, —

Иванов смеется,

       смеется, как никто,

хотя

  от флюса

      ноет зуб.

Спросишь мнение —

         придет в смятеньице,

деликатно

     отложит

        до дня

           до следующего,

а к следующему

       узнаете

           мненьице —

уважаемого

     товарища заведующего.

Начальство

     одно

        смахнут, как пыльцу…

Какое

      ему,

     Иванову,

        дело?

Он служит

     так же

        другому лицу,

его печёнке,

     улыбке,

        телу.

Напялит

    на себя

       начальственную маску,

начальственные привычки,

           начальственный вид.

Начальство ласковое —

           и он

            ласков.

Начальство грубое —

         и он грубит.

Увидя безобразие,

        не протестует впустую.

Протест

    замирает

        в зубах тугих.

— Пускай, мол,

       первыми

           другие протестуют.

Что я, в самом деле,

        лучше других? —

Тот —

   уволен.

      Этот —

         сокращен.

Бессменно

     одно

      Ивановье рыльце.

Везде

  и всюду

      пролезет он,

подмыленный

      скользким

           подхалимским мыльцем.

Впрочем,

    написанное

         ни для кого не ново —

разве нет

    у вас

      такого Иванова?

Кричу

   благим

      (а не просто) матом,

глядя

     на подобные истории:

— Где я?

    В лонах

        красных наркоматов

или

  в дооктябрьской консистории^*?!

  

[1927]

Ответ на «Мечту» >*

1. Мечта

Мороз повел суровым глазом,

с таким морозом быть греху, —

мое пальто подбито газом,

мое пальто не на меху.

Пускай, как тряпки, полы реют

и ноги пляшут тра-та-ты…

Одни мечты мне сердце греют —

такие знойные мечты!

Мороз. Врачом я скоро буду,

уж чую в воздухе банкет.

Я скоро-скоро позабуду

пору стипендий и анкет.

Нужды не будет и помину,

тогда пойдет совсем не то.

Уж скоро-скоро я покину

тебя, дырявое пальто!

Одену шубу подороже,

одену шляпу набекрень,

и в первый раз без всякой дрожи

я выйду в первый зимний день.

Затем — семейная картина.

Вернусь я вечером домой,

и будем греться у камина

вдвоем с молоденькой женой.

Я буду пользовать бесплатно

иль за гроши крестьянский люд.

Обедать буду аккуратно —

обед из трех приличных блюд.

А там… пойдут, как надо, детки.

Глядишь — я главврачом зовусь.

Окончат детки семилетку,

потом поступят детки в вуз.

Вузовец

2. Ответ

Что ж!

   Напишу и я про то же.

Я

 все мечтательное чту.

Мне хочется

     слегка продолжить

поэта-вузовца «мечту».

Вузовец вырос.

       Уже главврачом.

Живет, как в раю,

        не тужа ни о чем.

Супружницы ласки

           роскошны и пылки.

Бифштексы к обеду —

         каждому фунт.

На каждого —

       пива по две бутылки.

У каждого —

      пышная шуба в шкафу.

И дети,

   придя

      из различнейших школ,

играют,

   к папаше воссев на брюшко…

Рабочий не сыт.

       Крестьянин мрачен.

Полураздетая мерзнет страна.

Но светятся

     счастьем

         глазки главврачьи:

— Я сыт,

    и дело мое —

            сторона. —

И вдруг

   начинают приказы взывать:

«Ничем

   от войны

        не могли схорониться.

Спешите

    себя

      мобилизовать,

враги обступают Советов границы».

Главврач прочитал

        и солидную ногу

направил обратно

        домой,

           в берлогу.

— Авось

    они

      без меня отобьются.

Я —

  обыватель

       и жажду уютца. —

А белые прут.

      Чего им лениться?!

И взяли за ворот

       поэта больницы.

Товарищ главврач,

        на мечтательность плюньте!

Пух

  из перин

     выпускают ножницы.

Жену

     твою

     усастый унтер

за ко́сы

   к себе

      волочит в наложницы.

Лежит

   плашмя

      на пороге дочка.

Платок —

     и кровь краснее платочка.

А где сынишка?

       Высшую меру

суд

  полевой

     присудил пионеру.

Пошел

   главврач

       в лоскутном наряде

с папертей

     с ихних

        просить христа-ради.

Такой

   уют

     поджидает тех,

кто, бросив

     бороться

         за общее лучше,

себе самому

     для своих утех

мечтает

    создать

        канарейный уютчик.

Вопрос

   о личном счастье

           не прост.

Когда

      на республику

         лезут громилы,

личное счастье —

        это

         рост

республики нашей

        богатства и силы.

Сегодня

    мир

     живет на вулкане.

На что ж

    мечты об уюте дали́сь?!

Устроимся все,

       если в прошлое канет

проклятое слово

        «капитализм».

  

[1927]

Польша >*

Хотя

  по Варшаве

        ходят резво́^*,

ни шум не услышишь,

         ни спор,

одно звенит:

     офицерский звон

сабель,

   крестов

      и шпор.

Блестят

   позументы и галуны…

(как будто не жизнь,

            а балет!),

и сабля

   ясней молодой луны,

и золото эполет.

Перо у одних,

      у других тюльпан,

чтоб красило

      низкий лоб.

«Я, дескать, вельможный,

           я, дескать, пан,

я, дескать, не смерд,

         не холоп!»

Везде,

      исследуйте улиц тыщи,

малюсеньких

      и здоровенных, —

идет гражданин,

       а сзади —

            сыщик,

а сзади —

     пара военных.

Придешь поесть,

       закажешь пустяк,

а сбоку

   этакий пялится.

И ежишься ты,

       глаза опустя,

и вилку

   стиснули пальцы.

Других прейскурантов мерещится текст

и поле

   над скатертью стираной.