Стихотворения, поэма, очерки, 1927 - [10]

появляется начальство.

«Мне писать, мол,

        страшно надо.

Попрошу-с

     с машинкой

            на дом…»

Знаем женщин.

      Трудно им вот.

Быт рабынь

     или котят.

Не накрасишься —

        не примут,

а накрасься —

      сократят.

Не разделишь

      с ним

         уютца —

скажет

   после краха шашен:

— Ишь,

    к трудящимся суются

там…

     какие-то…

      пишмаши… —

За трудом

     шестичасовым

что им в радость,

        сонным совам?

Аж город,

    в гла́за в оба,

            сам

опять

      работой буквится, —

и цифры

    по автобусам

торчат,

   как клавиш пуговицы.

Даже если

     и комета

пролетит

    над крышей тою —

кажется

    комета эта

только

   точкой с запятою.

Жить на свете

      не века,

         и

время,

   этот счетчик быстрый,

к старости

     передвигает

дней исписанных регистры.

Без машин

     поэтам

        туго.

Жизнь поэта

     однорука.

Пишет перышком,

        не хитр.

Машинистка,

      плюнь на ругань, —

как работнице

      и другу

на́

 тебе

   мои стихи!

  

[1927]

Весна >*

В газетах

     пишут

        какие-то дяди,

что начал

    любовно

        постукивать дятел.

Скоро

       вид Москвы

        скопируют с Ниццы,

цветы создадут

      по весенним велениям.

Пишут,

   что уже

      синицы

оглядывают гнезда

        с любовным вожделением.

Газеты пишут:

      дни горячей,

налетели

    отряды

        передовых грачей.

И замечает

     естествоиспытательское око,

что в березах

     какая-то

         циркуляция соков.

А по-моему —

      дело мрачное:

начинается

     горячка дачная.

Плюнь,

   если рассказывает

           какой-нибудь шут,

как дачные вечера

        милы,

           тихи́.

Опишу

хотя б,

   как на даче

        выделываю стихи.

Не растрачивая энергию

           средь ерундовых трат,

решаю твердо

      писать с утра.

Но две девицы,

      и тощи

         и рябы́,

заставили идти

      искать грибы.

Хожу в лесу-с,

на каждой колючке

           распинаюсь, как Иисус.

Устав до того,

      что не ступишь на́ ноги,

принес сыроежку

        и две поганки.

Принесши трофей,

еле отделываюсь

        от упомянутых фей.

С бумажкой

     лежу на траве я,

и строфы

    спускаются,

         рифмами вея.

Только

   над рифмами стал сопеть,

              и —

меня переезжает

          кто-то

         на велосипеде.

С балкона,

     куда уселся, мыча,

сбежал

   во внутрь

        от футбольного мяча.

Полторы строки намарал —

и пошел

   ловить комара.

Опрокинув чернильницу,

           задув свечу,

подымаюсь,

     прыгаю,

         чуть не лечу.

Поймал,

    и при свете

         мерцающих планет

рассматриваю —

        хвост малярийный

               или нет?

Уселся,

   но слово

        замерло в горле.

На кухне крик:

      — Самовар сперли! —

Адамом,

    во всей первородной красе,

бегу

  за жуликами

        по василькам и росе.

Отступаю

    от пары

        бродячих дворняжек,

заинтересованных

        видом

           юных ляжек.

Сел

  в меланхолии.

В голову

    ни строчки

        не лезет более.

Два.

Ложусь в идиллии.

К трем часам —

        уснул едва,

а четверть четвертого

         уже разбудили.

На луже,

    зажатой

        берегам в бока,

орет

  целуемая

      лодочникова дочка…

«Славное море —

        священный Байкал,

Славный корабль —

         омулевая бочка»^*.

  

[1927]

Сердитый дядя >*

В газету

    заметка

        сдана рабкором

под заглавием

      «Не в лошадь корм».

Пишет:

   «Завхоз,

      сочтя за лучшее,

пишущую машинку

           в учреждении про́пил…

Подобные случаи

нетерпимы

     даже

        в буржуазной Европе».

Прочли

   и дали место заметке.

Мало ль

   бывает

      случаев этаких?

А наутро

уже

  опровержение

        листах на полуторах.

«Как

  смеют

     разные враки

описывать

     безответственные бумагомараки?

Знают

   республика,

        и дети, и отцы,

что наш завхоз

      честней, чем гиацинт.

Так как

   завхоз наш

        служит в столице,

клеветника

     рука

в лице завхоза

      оскорбляет лица

ВЦИКа,

   Це-Ка

      и Це-Ка-Ка.

Уклоны

    кулацкие

        в стране растут.

Даю вам

    коммунистическое слово,

здесь

  травля кулаками

         стоящего на посту

хозяйственного часового.

Принимая во внимание,

           исходя

              и ввиду,

что статья эта —

        в спину нож,

требую

   немедля

        опровергнуть клевету.

Цинизм,

    инсинуация,

         ложь!

Итак,

     кооперации

        верный страж

оболган

    невинно

        и без всякого повода.

С приветом…»

      Подпись,

         печать

            и стаж

с такого-то.

День прошел,

      и уже назавтра

запрос:

   «Сообщите фамилию автора»!

Весь день

    телефон

        звонит, как бешеный.

От страха

     поджилки дрожат

            курьершины.

А редакция

     в ответ

        на телефонную колоратуру

тихо

  пишет

     письмо в прокуратуру:

«Просим

    авторитетной справки

о завхозе,

    пасущемся

         на трестовской травке».

Прокурор

    отвечает

        точно и живо:

«Заметка

    рабкора

        наполовину лжива.

Водой

   окатите

      опровергательский пыл.

Завхоз

   такой-то,

        из такого-то города,

не только

     один «Ундервуд» пропил,

но еще

   вдобавок —

         и два форда».

Побольше

     заметок

        любого вида,

рабкоры,

    шлите

      из разных мест.

Товарищи,

     вас

      газета не выдаст,

и никакой опровергатель

           вас не съест.

  

[1927]

Негритоска Петрова >*

У Петровой

     у Надежды

не имеется одежды.

Чтоб купить