Стихотворения Петра Штавера… - [2]

Солнце яркое сияет

Над кладбищем меж ветвей

И могилы обливает

Светом радужных лучей.

Ветер листья чуть колышет,

Пробираясь меж крестов,

И прохладой легкой дышит

На обитель мертвецов.

Сном спокойным, непробудным

Люди, страсти – все здесь спит,

Все путем тяжелым, трудным

На покой сюда спешит.

Но и здесь есть жизнь, движенье…

Слышен шорох меж кустов,

Слышно чье-то приближенье,

Слышен говор голосов.

Видны двое: то тропою

Чуть заметною идут,

То, склонившись над плитою,

Тихо речь они ведут.

И в очах любовь сияет!

Так и здесь любовь живет?

Так ее не отгоняет

Мертвецов бесстрастных лед?

Да, и здесь так нежны взоры

И лобзанья на устах,

Полны чувства разговоры

И разлуки тот же страх!

Там, где смерть, восторгом бьются

Упоенные сердца

И слова любви несутся

Над жилищем мертвеца!

Так и в жизни: часто слезы

Заменяет радость вновь!

Как меж терниями розы,

Меж могилами любовь!

В этом стихотворении есть что-то похожее на поэтическое чувство, даже на поэтическую мысль; стих не чужд жизни, хотя и беден изяществом и точностью выражения. И от всего этого веет чем-то мило детским! Даже стихи:

Так ее не отгоняет

Мертвецов бесстрастных лед[1], —

даже эти стихи, возбуждая в читателе улыбку, не уничтожают в нем благосклонной готовности одобрить пьесу. Но самым характеристическим стихотворением в книжке г. Штавера надо признать «Желание»:

Я не хочу, чтоб все меня любили,

Я не хочу везде встречать друзей,

Хочу, чтобы враги меня язвили

Бессильной злобою своей!

Пусть восстают! Я каждый шаг победный

Готов своею кровию залить!

Пусть упаду, измученный и бледный,

Но только прежде победить!

Пусть за моей победной колесницей

Всегда следит толпа врагов моих:

Я понесусь под небо вольной птицей, —

И хор завистников затих!

Но не для славы жажду я боренья,

А потому, что для моей души

Потребны страсти, бури и волненья,

Чтобы не замереть в тиши.

В горниле сталь сильнее закалится,

В страданьях – грудь всю силу обретет;

Вода чиста, доколь она струится,

В покое – тиной зарастет!

Крепись, душа! Познай свое значенье,

Познай себя, познай свою всю мочь.

И ты поймешь, что сладостно мученье,

Когда есть сила превозмочь!

И скажешь ты: «Затем даны страданья,

Чтоб согревать остывшие сердца,

И назначенье жизни не мечтанье,

А деятельность мудреца.

Мечта, – ты скажешь, – детская забава,

Занятье мужа истинного – труд!

Не за мечты дается в мире слава,

Ее страданьями берут!»

Будь это стихотворение написано взрослым человеком, – оно было бы плохо в эстетическом отношении, особенно в отношении к стиху, и было бы довольно пошлым фразерством, исполненным претензий и жалкого самолюбия, в нравственном отношении. Но как стихотворение существа, еще колеблющегося на переходе от отрочества к юности, – оно очень замечательно. В стихе, которым оно написано, необработанном, невыдержанном, есть сила и размах; в чувстве, которым оно согрето, есть жизнь и жар; в мысли, которою оно проникнуто, есть достоинство и благородство, именно потому, что это – детская мысль.

Вот что сказали бы мы г. Штаверу, если бы он захотел нас послушать:

Жаль, любезный поэт, что вы поторопились издать в свет книжку первых своих опытов, без которой публика легко могла бы обойтись, и не подождали более зрелых своих произведений, которые для всех были бы интереснее. Но дело сделано, и да простит вас за него бог! Но вперед не торопитесь ни писать, ни печататься, особенно – печататься… Если у вас есть талант, и призвание ваше велико в будущем, – успеете написаться и напечататься; если же это окажется не более, как «кипением крови и избытком сил»[2], – ваша преждевременная книжка будет вам досадна, как грех юности, как ошибка самолюбия. Но нам приятнее думать, что у вас есть семя таланта, которое со временем может вырасти и разрастись. Приготовьте себя к этому и не погубите семени. В наше время поэт, как поэт, не может обещать себе великого успеха, потому что наше время от каждого, – следовательно, и от поэта, – требует, чтоб он прежде всего и больше всего был – человеком. Не заботьтесь же о себе, как о поэте, и воспитывайте в себе человека. Не говорите, что вы не хотите, чтоб вас все любили, что вы не хотите везде встречать друзей и жаждете иметь врагов: это чувство ложное и парадное, которое извиняется только его юностию. Не покупайте любви людей изменою истине, уклончивостью и низостью; но и не позволяйте себе не дорожить ею или презирать ее: любовь ближних, законно и разумно приобретенная, – благо, которое выше всех благ. Верьте, что люди совсем не так хороши и совсем не так дурны, как делает их фантазия поэтов, которые то любят в них восхищаться собственною своею особою, то позволяют себе вымещать на них свои недостатки или раны своего самолюбия, клеймя их презрением. Вообще, люди, по своей натуре, более хороши, нежели дурны, и не натура, а воспитание, нужда, ложная общественная жизнь делают их дурными. Почти во всяком из них, даже в самом дурном, есть своя прекрасная, человеческая сторона, только трудно подсмотреть и открыть ее. Последнее составляет благороднейшую миссию поэта: ему принадлежит по праву оправдание благородной человеческой природы, так же как ему же принадлежит по праву преследование ложных и неразумных основ общественности, искажающей человека, делающей его иногда зверем, а чаще всего бесчувственным и бессильным животным. Люди – братья друг другу, хотя неразумность их отношений и делает их естественными врагами. Благородно, велико и свято призвание поэта, который хочет быть провозвестником братства людей! Иметь врагов… источник этого желания заключается в эгоизме и самолюбивой уверенности быть лучше и выше всех людей: чувство жалкое и ничтожное, которое никогда не породит высоких поэтических созданий! Победить врага приятно: об этом ни слова, – однако ж врага, которого мы не вызывали, а который сам назвался на вражду; но еще приятнее сделать себе врага другом: это лучшая из побед! Человек имеет право ненавидеть в другом ложь и порок, но человек не имеет права ненавидеть человека, под опасением ужаснейшего из наказаний – перестать быть человеком. Иметь врагов своей мысли, своему убеждению и бороться с ними до последних сил, – в этом есть свое величие, своя прекрасная сторона; но ничего нет хуже, как иметь личных врагов: этого никто не пожелает себе, и высочайшее несчастие для человека – носить в сердце своем личную вражду к человеку: это болезнь, мания, почти сумасшествие, от которого надо лечиться. Ездить на победной колеснице, конечно, приятно, но только тогда, когда вместе с вами торжествует правое дело; иначе вы – Марий или Сулла, которые купались в крови бессильных врагов… Что ж тут хорошего? Но вы, любезный поэт, говорите в свое оправдание: