Стихотворения - [19]

Здесь метафора: снег наборщиком

рассыпанная голубиная книга

с предисловием: благо иго

и бремя легко. Но большего

не снести. Но парным облачком

зависает предчувствие крика.

Но смешно, малодушно и дико

мокрая шуба топорщится.

* * *

Если имя отрывается от тела,

то по линии отрыва от друзей.

Если имя отрывается от дела,

между ними открывается музей.

Сколько мумий в этом доме, сколько чучел,

сколько кукол, чей закончился завод!..

Для чего ты музу бедную замучил,

глупый чучельщик, плохой экскурсовод?

Март

Под черепаховой гребёнкой

заката: надо же я рыжая!

А может быть, родить ребёнка?

Не может быть, что снова выжили!

И эскалация помойки.

И сквозняками просифонило.

И не поймёшь ещё настройка

или давно уже симфония?..

* * *

Дни стоят такие нежилые кто поставил, для чего стоят?

Чтобы птицы пререкались злые?

Чтобы с крыш ритмично капал яд?

Видишь? Видишь? Солнце загноилось,

как глаза слепого старика…

Что случилось? То, что не случилось,

не случилось ничего пока.

Но, боюсь, что этот век последний,

что последний век достался нам,

что слепого Иоанна бредни

прочитать придётся по ролям…

* * *

На таком расстоянии пространство становится временем.

Думать о тебе означает напрягать память.

Напрягаю. Изображение серое и неуверенное.

Бью себя в грудь, пытаясь это исправить.

В долгой разлуке время становится расстоянием,

непреодолимым по причине усталости и бездорожья,

а то, что было сказано при расставании,

становится последней правдой и первой ложью…

* * *

Эту книгу читает вслух

ангел, склонясь над кроваткой.

Из этой книги диктует дух

насмешливый, с дикцией гадкой.

Стихи из оной дождик бубнит,

как маленький, стоя на стуле,

забытом одною из аонид

под окнами в дачном июле.

Вечерний свет и вечерний звон соавторы книги этой.

Её цитирует сладкий сон,

чтоб не захотелось рассвета.

Она раздувает пламя твоё,

и брызжет оно, и пышет,

и ты считаешь, что пишешь её,

когда она тебя пишет.

* * *

Буквы буквальны не менее цифр,

не менее к формулам склонны.

Книга стихов, если врубишься в шифр,

становится телефонной.

Верую: свившись спиралью, строка

в мудрых руках потомка

явит структуру моей ДНК,

и вот уже не строка рука

в руках его, длинная, тонкая.

* * *

Нежности мурашки,

ноты для слепых.

Плоше первоклашки

я читаю их.

Может быть, Мефодий,

может быть, Кирилл

для её мелодий

ноты смастерил.

Чем же уступает

музыка любви?

Тем, что уступает

музыку любви.

Знаю: звёзды ноты

для глухонемых.

Но не знаю, кто ты муж или жених?

Тут вступает ветер

(хор с закрытым ртом):

Муж на этом свете

и жених на том.

ПУТЬ И СПУТНИК

* * *

Сражаться с прошлым вдвойне

нелепое донкихотство:

во-первых, на его стороне

численное превосходство,

во-вторых, его войска

вылеплены из воска.

Поднимется ли рука

сражаться с таким войском?

* * *

Боясь сделать то, что уже

сделано, делаешь это снова

и снова. И страх оседает в душе.

В жизни нет ничего наживного,

кроме смерти. Но даже она

боится, трясущимися руками

снимая с лацканов ордена,

словом память увеча камни.

* * *

Время течет слева направо с красной строки до черствой корки.

Многих жалко. Многие правы.

Все оправданы. Даже Горький.

Ради пары строк, озаренных

обещаньем метаморфозы,

все прощают: дом разоренный,

смерть деревьев, детские слезы.

* * *

Удобряю ресницы снами.

Гуще некуда. Нет длинней.

Я-то знаю, что будет с нами.

Но судьбе все равно видней убаюкает и разбудит,

и подскажет разгадку сна…

Я-то знаю, чего не будет.

Но надеюсь, она не зна

* * *

Нежность больше не делится

на состраданье и страсть.

В цельное легче целиться,

но труднее попасть.

Здравствуй, министр утренних

дел, кофейных кантат

автор! В моем целомудрии

ты один виноват.

* * *

По счету почести. По смете утраты. Радости в кредит.

Я сон, который снится смерти.

Тссс, не буди, пускай поспит.

И ты поспи. Любовью выжат,

младенчески прильни ко мне.

Как тихо спит. Как ровно дышит.

Как улыбается во сне.

* * *

Нет, нет, не ревность благодарность.

Под сенью тысячи гостиниц

мне столько нежности досталось,

наследнице твоих любимиц.

Но сколько, добрый мой заступник,

стоптано слов, сношено кожи,

чтобы открылось: путь и спутник одно и то же.

* * *

Жизнь в посудной лавке…

Мы, слоняясь по ней,

знали цену ласке,

знали: она ценней

боли, знали, сколько

в ней процентов земли…

Из сотен осколков

склеить чашку могли.

* * *

Перед дальней дорогой

приляжем, старина!..

Первых любовей много,

последняя одна.

Продлись, помедли, лето исправительный срок

услады напоследок,

ласки через порог…

* * *

Вероотступница, мученица

раскаянья и стыда,

нянчу за пазухой сердце птенца,

выпавшего из гнезда.

Кто же о нем позаботится, кто

вырастит? Вот и пою,

чтобы подбросить в чужое гнездо

хищную нежность свою.

* * *

Вергилий в предсмертном бреду

просил сжечь "Энеиду".

Блок "Двенадцать".

Успеть

сжечь то, что хочешь сжечь

до того, как начнешь бредить.

НЕ ЗНАЮ, КТО Я, ЕСЛИ НЕ ЗНАЮ, ЧЬЯ Я

* * *

Руки выкручивала кручина,

утро чернело дремучим лесом,

боль выжигала свою причину

льдом калёным, солёным железом,

разум мутило, душу сводило,

союз верёвки и табуретки

казался выходом… Но хватило

одной таблетки, одной таблетки.

* * *

Дадим собаке кличку,

а кошке псевдоним,

окликнем птичку: “Птичка!”,

с травой поговорим,

язык покажем змею,

козлу ответим: “Бе-е-е!”.

Вот видишь, я умею

писать не о себе.

* * *

В райском аду Амура,

в дебрях зеркальных затей