Стихотворения - [3]

Ах Ваня, Ваня, что ж ты, Ваня?

Ведь сам по проволке идешь!

1957

ГОЛУБОЙ ШАРИК

Девочка плачет: шарик улетел.

Ее утешают, а шарик летит.

Девушка плачет: жениха все нет.

Ее утешают, а шарик летит.

Женщина плачет: муж ушел к другой.

Ее утешают, а шарик летит.

Плачет старушка: мало пожила…

А шарик вернулся, а он голубой.

1957

ВЕСЕЛЫЙ БАРАБАНЩИК

Встань пораньше, встань пораньше,

встань пораньше,

Когда дворники маячат у ворот.

Ты увидишь, ты увидишь

как веселый барабанщик

в руки палочки кленовые берет.

Будет полдень, суматохою пропахший,

звон трамваев и людской водоворот,

но прислушайся – услышишь,

как веселый барабанщик

с барабаном вдоль по улице идет.

Будет вечер – заговорщик и обманщик,

темнота на мостовые упадет,

но вглядись – и ты увидишь,

как веселый барабанщик

с барабаном вдоль по улице идет.

Грохот палочек… то ближе он, то дальше.

Сквозь сумятицу, и полночь, и туман…

Неужели ты не слышишь,

как веселый барабанщик

вдоль по улице проносит барабан?!

1957

ТАМАНЬ

Год сорок первый. Зябкий туман.

Уходят последние солдаты в Тамань.

А ему подписан пулей приговор.

Он лежит у кромки береговой,

он лежит на самой передовой:

ногами – в песок,

к волне – головой.

Грязная волна наползает едва —

приподнимается слегка голова;

вспять волну прилив отнесет —

ткнется устало голова в песок.

Эй, волна!

Перестань, не шамань:

не заманишь парня в Тамань…

Отучило время меня дома сидеть.

Научило время меня в прорезь глядеть.

Скоро ли – не скоро, на том ли берегу

я впервые выстрелил на бегу.

Отучило время от доброты:

атака, атака, охрипшие рты…

Вот и я гостинцы раздаю-раздаю…

Попомните

трудную щедрость мою.

1958

* * *

Не вели, старшина, чтоб была тишина.

Старшине не все подчиняется.

Эту грустную песню

придумала война…

Через час штыковой начинается.

Земля моя, жизнь моя,

свет мой в окне…

На горе врагу улыбнусь я в огне.

Я буду улыбаться, черт меня возьми,

в самом пекле рукопашной возни.

Пусть хоть жизнь свою укорачивая,

я пойду напрямик

в пулеметное поколачиванье,

в предсмертный крик.

А если, на шаг всего опередив,

достанет меня пуля какая-нибудь,

сложите мои кулаки на груди

и улыбку мою положите на грудь.

Чтоб видели враги мои

и знали бы впредь,

как счастлив я за землю мою умереть!

…А пока в атаку не сигналила медь,

не мешай, старшина, эту песню допеть.

Пусть хоть что судьбой напророчится:

хоть славная смерть,

хоть геройская смерть —

умирать все равно, брат, не хочется.

1958

* * *

Я ухожу от пули,

делаю отчаянный рывок.

Я снова живой

на выжженном теле Крыма.

И вырастают

вместо крыльев тревог

за моей человечьей спиной

надежды крылья.

Васильками над бруствером

уцелевшими от огня,

склонившимися

над выжившим отделением,

жизнь моя довоенная

разглядывает меня

с удивленьем.

До первой пули я хвастал:

чего не могу посметь?

До первой пули

врал я напропалую.

Но свистнула первая пуля,

кого-то накрыла смерть,

а я приготовился

пулю встретить вторую.

Ребята, когда нас выплеснет

из окопа четкий приказ,

не растопчите

этих цветов в наступленье:

пусть синими их глазами

глядит и глядит на нас

идущее за нами поколенье.

1958

ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:

стали тихими наши дворы,

наши мальчики головы подняли —

повзрослели они до поры,

на пороге едва помаячили

и ушли, за солдатом – солдат…

До свидания, мальчики!

Мальчики,

постарайтесь вернуться назад.

Вы не прячьтесь, вы будьте высокими,

не жалейте ни пуль, ни гранат.

И себя не щадите вы!

И все-таки

постарайтесь вернуться назад.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

вместо свадеб – разлуки и дым,

наши девочки платьица белые

раздарили сестренкам своим.

Сапоги – ну куда от них денешься?

Да зеленые крылья погон…

Вы наплюйте на сплетников, девочки.

Мы сведем с ними счеты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что,

что идете войной наугад…

До свидания, девочки!

Девочки,

постарайтесь вернуться назад.

1958

* * *

Сто раз закат краснел, рассвет синел,

сто раз я клял тебя, песок моздокский,

пока ты жег насквозь мою шинель

и блиндажа жевал сухие доски.

А я жевал такие сухари!

Они хрустели на зубах, хрустели…

А мы шинели рваные расстелим —

и ну жевать.

Такие сухари!

Их десять лет сушили, не соврать,

да ты еще их выбелил, песочек…

А мы, бывало, их в воде размочим —

и ну жевать, и крошек не собрать.

Сыпь пощедрей, товарищ старшина!

Пируем – и солдаты и начальство…

А пули?

Пули были. Били часто.

Да что о них рассказывать, —

война.

1958

САПОЖНИК

Кузьма Иванович – сапожник ласковый.

Он сапоги фасонные тачает.

А черный молоток его, как ласточка,

хвостом своим раздвоенным качает.

Он занят целый день поклонами,

тот молоток. Он по подметкам метит.

А к вечеру – все гвоздики поклеваны,

все сапоги починены на свете.

Я слышу рассуждения домашние,

когда над головою свет потухнет:

кто носит сапоги – пускай донашивает…

А сам Кузьма Иваныч носит туфли.

Постукивает под крыльцом, позевывает

и постепенно понимает вроде,

что ну их к черту, сапоги кирзовые…

А сапоги фасонные не в моде.

Кузьма Иванович, ступай на пенсию:

есть фабрики – военных обошьют.

Но пусть война останется за песнею.

А ласточке твоей пора на юг.

Она хвостом своим качнет раздвоенным,

из рук твоих натруженных рванется

и полетит над грозами, над войнами…

А ты сиди и жди. Она вернется.

1958

ИСКАЛА ПРАЧКА КЛАД

На дне глубокого корыта

так много лет подряд