Стихотворения, не вошедшие в сборники - [14]

часто мне женские снились черты.

Все они были из ломкого гипса,

золото легкое — ты.

Это, пойми, не стихи, а дыханье,

мреющий венчик над страстью моей,

переходящий в одно колыханье

неизмеримых зыбей.

17. 10. 23.

"Из мира уползли — и ноют на луне…"

Из мира уползли — и ноют на луне

   шарманщики воспоминаний…

Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне:

   я только пасмурный изгнанник.

Полжизни — тут, в столе; шуршит она в руках;

   тетради трогаю, хрустящий

клин веера, стихи — души певучий прах, —

   и грудью задвигаю ящик…

И вот уходит всё, и я — в тенях ночных,

   и прошлое горит неяро,

как в черепе сквозном, в провалах костяных

   зажженный восковой огарок…

И ланнеровский вальс не может заглушить…

   Откуда?.. Уходи… Не надо…

Как были хороши… Мне лепестков не сшить,

   а тлен цветочный сладок, сладок…

Не говори со мной в такие вечера,

   в часы томленья и тумана,

когда мне чудится невнятная игра

   ушедших на луну шарманок…

18 ноября 1923

ВЛАСТЕЛИН

Я Индией невидимой владею:

   приди под синеву мою.

Я прикажу нагому чародею

   в запястье обратить змею.

Тебе, неописуемой царевне,

   отдам за поцелуй Цейлон,

а за любовь — весь мой роскошный, древний,

   тяжелозвездный небосклон.

Павлин и барс мой, бархатно-горящий,

   тоскуют; и кругом дворца

шумят, как ливни, пальмовые чащи,

   все ждем мы твоего лица.

Дам серьги — два стекающих рассвета,

   дам сердце — из моей груди.

Я царь, и если ты не веришь в это,

   не верь, но все равно, приди!

7 декабря 1923

РОЖДЕСТВО

Свеча прозрачная мигает.

В окно синеет Рождество.

Где ты живешь? Где пробегает

дыханье платья твоего?

И у шарахнувшейся двери

какого гостя средь гостей

встречают бархатные перья

твоих стремительных бровей?

А помнишь — той зимой старинной, —

как жадно ты меня ждала,

как елка выросла в гостиной

и лапой в зеркало вросла.

На лесенке, чуть прикасаясь

рукою к моему плечу,

другую тянешь, зажигая

свечу на ветке об свечу.

Горят под золотистым газом

лучи раскинутых ключиц,

а елка — в дымчатых алмазах,

в дрожанье льющихся зарниц.

И спрыгиваешь со ступени —

как бы вдоль сердца моего, —

и я один… Мигают тени.

В окно синеет Рождество.

Свеча сияющая плачет,

и уменьшенный образ твой

течет жемчужиной горячей,

жемчужиною восковой.

<25 декабря 1923>

ВИДЕНИЕ

В снегах полуночной пустыни

мне снилась матерь всех берез,

и кто-то — движущийся иней —

к ней тихо шел и что-то нес.

Нес на плече, в тоске высокой,

мою Россию, детский гроб;

и под березой одинокой

в бледно-пылящийся сугроб

склонился в трепетанье белом,

склонился, как под ветром дым.

Был предан гробик с легким телом

снегам невинным и немым.

И вся пустыня снеговая,

молясь, глядела в вышину,

где плыли тучи, задевая

крылами тонкими луну.

В просвете лунного мороза

то колебалась, то в дугу

сгибалась голая береза,

и были тени на снегу —

там, на могиле этой снежной,

сжимались, разгибались вдруг,

заламывались безнадежно,

как будто тени Божьих рук.

И поднялся, и по равнине

в ночь удалился навсегда

лик Божества, виденье, иней,

не оставляющий следа…

16 января 1924

НА РАССВЕТЕ

Я показывал твой смятый снимок

трем блудницам. Плыл кабак ночной.

Рассвело. Убогий город вымок

в бледном воздухе. Я шел домой.

Освещенное окно, где черный

человечек брился, помню; стон

первого трамвая; и просторный,

тронутый рассветом небосклон.

Боль моя лучи свои простерла,

в небеса невысохшие шла.

Голое переполнялось горло

судорогой битого стекла.

И окно погасло: кончил бриться.

День рабочий, бледный, впереди.

А в крови все голос твой струится:

"навсегда", сказала, «уходи».

И подумала; и где-то капал

кран; и повторила: «навсегда».

В обмороке, очень тихо, на пол

тихо соскользнула, как вода.

Берлин, 8. 2. 24.

СКИТАЛЬЦЫ

За громадные годы изгнанья,

вся колючим жаром дыша,

исходила ты мирозданья,

о, косматая наша душа.

Семимильных сапог не обула,

и не мчал тебя чародей,

но от пыльных зловоний Стамбула

до парижских литых площадей,

от полярной губы до Бискры,

где с арабом прильнула к ручью,

ты прошла и сыпала искры,

если трогали шерсть твою.

Мы, быть может, преступнее, краше,

голодней всех племен мирских.

От языческой нежности нашей

умирают девушки их.

Слишком вольно душе на свете.

Встанет ветер всея Руси,

и душа скитальцев ответит,

и ей ветер скажет: неси.

И по ребрам дубовых лестниц

мы прикатим с собой на пир

бочки солнца, тугие песни

и в рогожу завернутый мир.

27 февраля 1924

ОКНО

При луне, когда косую крышу

лижет металлический пожар,

из окна случайного я слышу

сладкий и пронзительный удар

музыки; и чувствую, как холод

счастия мне душу обдает;

кем-то ослепительно расколот

лунный мрак; и медленно в полет

собираюсь, вынимаю руки

из карманов, трепещу, лечу,

но в окне мгновенно гаснут звуки,

и меня спокойно по плечу

хлопает прохожий: "Вы забыли, —

говорит, — летать запрещено".

И, застыв, в венце из лунной пыли,

я гляжу на смолкшее окно.

6 марта 1924

Берлин

СТИХИ

Блуждая по запущенному саду,

я видел — в полдень, в воздухе слепом,

двух бабочек глазастых, до упаду

хохочущих над бархатным пупом

подсолнуха. А в городе однажды

я видел дом: был у него такой

вид, словно он смех сдерживает; дважды

прошел я мимо, и потом рукой

махнул и рассмеялся сам; а дом, нет,

не прыснул: только в окнах огонек

лукавый промелькнул. Всё это помнит

моя душа, всё это ей намек,