Стихотворения, не вошедшие в сборники - [7]

И колется… Таврический Дворец.

Но впрочем, Ник послушаться готов.

Свершилось все по изволенью Гриши:

Под круглою Таврическою крышей

Восстали рядом Ник и Милюков.

А Скобелев, Чхеидзе и Чхенкели,[29]

В углах таясь, шептались и бледнели.

Повиснули их буйные головки.

Там Ганфман[30] был и Бонди[31] из «Биржевки»-

Чтоб лучше написать о светлом дне…

И написали… И во всей стране

Настала некакая тишина,

Пусть не надолго — все-таки отдышка.

Министров нет — один священный Гришка…

Мы даже и забыли, что война.[32]

ВЕРЕ

На луне живут муравьи

     И не знают о зле.

У нас — откровенья свои,

     Мы живем на земле.

Хрупки, слабы дети луны,

     Сами губят себя.

Милосердны мы и сильны,

     Побеждаем — любя.

29 апреля 1916

С.-Петербург

С ЛЕСТНИЦЫ

Нет, жизнь груба,— не будь чувствителен,

Не будь с ней честно-неумел:

Ни слишком рабски-исполнителен,

Ни слишком рыцарски-несмел.

Нет, Жизнь — как наглая хипесница:[33]

Чем ты честней — она жадней…

Не поддавайся жадной; с лестницы

Порой спускать ее умей!

28 мая 1916

Кисловодск

О:

Знаю ржавые трубы я,

понимаю, куда бег чей;

знаю, если слова грубые,-

сейчас же легче.

Если выберу порвотнее

(как серое мыло),

чтобы дур тошнило,

а дуракам было обидно -

было!-

сейчас же я беззаботнее,

и за себя не так стыдно.

Если засадить словами

в одну яму Бога и проститутку,

то пока они в яме -

вздохнешь на минутку.

Всякий раскрытый рот мажь

заношенной сорочкой,

всё, не благословясь, наотмашь

бей черной строчкой.

Положим, тут самовранье:

мышонком сверкнет радость;

строчки — строчки, не ременье;

но отдышаться надо ж?

Да!

Так всегда!

скажешь погаже,

погрубее,— сейчас же

весело, точно выпил пенного…

Но отчего?

Не знаю, отчего. А жалею и его,

его, обыкновенного,

его, таковского,

как все мы, здешние,— грешного,-

Владимира Маяковского.

13 октября 1916

«Опять мороз! И ветер жжет…»

Опять мороз! И ветер жжет

Мои отвыкнувшие щеки,

И смотрит месяц хладноокий,

Как нас за пять рублей влечет

Извозчик, на брега Фонтанки…

Довез, довлек, хоть обобрал!

И входим мы в Петровский зал,

Дрожа, промерзнув до изнанки.

Там молодой штейнерианец

(В очках и лысый, но дитя)

Легко, играя и шутя,

Уж исполнял свой нежный танец.

Кресты и круги бытия

Он рисовал скрипучим мелом

И звал к порогам «оледелым»

Антропософского «не я»…

Горят огни… Гудит столица…

Линялые знакомы лица,-

Цветы пустыни нашей невской:

Вот Сологуб с Чеботаревской,

А вот, засунувшись за дверь,

Василий Розанов и дщерь…

Грустит Волынский, молью трачен,

Привычно Ремизов невзрачен,

След прошлого лежит на Пясте…

Но нет, довольно! Что так прытко?

Кончается моя открытка!

Домой! Опять я в вашей власти -

Извозчик, месяца лучи

И вихря снежного бичи.

PAHO?

Святое имя среди тумана

Звездой далекой дрожит в ночи.

Смотри и слушай. И если рано -

Будь милосерден,— молчи! молчи!

Мы в катакомбах; и не случайно

Зовет нас тайна и тишина.

Всё будет явно, что ныне тайно,

Для тех, чья тайне душа верна.

ЛЕНИНСКИЕ ДНИ

«В эти дни не до „поэзии“»

О, этот бред партийный,

      Игра, игра!

Уж лучше Киев самостийный

      И Петлюра!..

12 декабря 1917

СПБ

ИЗДЕВКА

Ничего никому не скажешь

Ни прозой, ни стихами;

Разделенного — не свяжешь

Никакими словами.

Свернем же дырявое знамя,

Бросим острое древко;

Это черт смеется над нами,

И надоела издевка.

Ведь так в могилу и ляжешь,—

И придавит могилу камень,—

А никому ничего не скажешь

Ни прозой, ни стихами…

МЕЛЕШИН-ВРОНСКИЙ (шутя)

Наш дружносельский комиссар —

Кто он? Чья доблестная сила

Коммунистический пожар

В его душе воспламенила?

Зиновьев, Урицкий, иль Он,

Сам Ленин, старец мудроглавый?

Иль сын Израиля — Леон,

Демоноокий и лукавый?

Иль, может быть, от власти пьян

(Хотя боюсь, что ошибуся),

Его пленил левак-Прошьян

И разнесчастная Маруся?

А вдруг и не Прошьян, не Зоф

Нагнал на комиссара морок?

Вдруг это Витенька Чернов,—

Мечта казанских акушерок?

Иль просто, княжеских простынь

Лилейной лаской соблазненный,

Средь дружносельских благостынь

Живет владыка наш смущенный?

В его очах — такая грусть…

Он — весь загадка, хоть и сдобен.

Я не решу вопроса… Пусть

Его решит Володя Злобин.

8 июля 1918

Сиверская

КОПЬЕ

Лукавы дьявольские искушения,

но всех лукавее одно,— последнее.

Тем невозвратнее твое падение

и неподатливость твоя победнее.

Но тайно верю я, что сердце справится

и с торжествующею преисподнею,

что не притупится и не расплавится

Копье, врученное рукой Господнею.

17 августа 1918

Дружноселье

В ДРУЖНОСЕЛЬИ

1 ПРОГУЛКИ

Вы помните?..

                    О, если бы опять

По жесткому щетинистому полю

Идти вдвоем, неведомо куда,

Смотреть на рожь, высокую, как вы,

О чем-то говорить, полуслучайном,

Легко и весело, чуть-чуть запретно…

И вдруг — под розовою цепью гор,

Под белой незажегшейся луною,

Увидеть моря синий полукруг,

Небесных волн сияющее пламя…

Идти вперед, идти назад, туда,

Где теплой радуги дымно-горящий столб

Закатную поддерживает тучу…

И, на одном плаще минутно отдохнув,

Идти опять и рассуждать о Данте,

О вас — и о замужней Беатриче,

Но замолчать средь лиственного храма,

В чудесном сумраке прямых колонн,

Под чистою и строгой лаской

Огней закатных, огней лампадных…