Стихотворения, не вошедшие в сборники - [6]

И жизнь вернула ей одежду белую.

«Плотно заперта банка…»

Плотно заперта банка.

Можно всю ночь мечтать.

Можно, встав спозаранка,

То же начать опять.

Можно и с пауками

Играть, полезть к ним в сеть.

Можно вместе с мечтами

Весело умереть.

«Нет выбора, что лучше и что хуже…»

Нет выбора, что лучше и что хуже.

Покину ль я, иль ты меня покинешь -

Моя любовь стрелы острей и уже -

Конец зазубрен: ты его не вынешь.

«Ходит, дышит, вьется, трется между нами…»

Ходит, дышит, вьется, трется между нами

Черный человечек с белыми глазами.

Липой ли он пахнет, потом или сеном?

Может быть, малинкой, а быть может, тленом.

Черный ползунишка с белыми глазами,

Пахнущий постелью, мясом и духами,

Жертвочек ты ищешь, ловишь в водах мутных,

Любишь одиноких деток перепутных.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ НИКИ [2]

1

«Нет, я не льстец!» Мои уста

Свободно Ника славословят.

Ни глад, ни мор, ни теснота,

Ни трус меня не остановят.

Ты скромен, Ника, но ужель

Твои дела мы позабыли?

Преследуя святую цель,

Трудился с Филиппом[3] — не ты ли?

Ты победил надеждой страх,

Недаром верила Россия!

На Серафимовых[4] костях

Не ты ли зачал Алексия?

Не ты ль восточную грозу

Привлек, махнувши ручкой царской?

И пролил отчую слезу

Над казаками — в день январский?[5]

Толпы мятежные лились…

У казаков устали руки.

Но этим только начались

Твои, о Ник, живые муки.

Ты дрогнул, поглядев окрест,

И спешно вызвал Герра Витта…[6]

Наутро вышел манифест…

Какой? О чем? Давно забыто.

Но сердце наше Ник постиг.

Одних сослал, других повесил.

И крепче сел над нами Ник,

Упрямо тих и мирно весел.

С тех пор один он блюл, хранил

Жену, Россию и столицу

И лишь недавно их вложил

В святую Гришину[7] десницу.

Коль раскапризится дитя,-

Печать, рабочие и Дума,-

Вдвоем вы справитесь, шутя:

Запрете их в чулан без шума.

На что нам Дума и печать?

У нас священный старец Гриша.

Россия любит помолчать…

Спокойней, дети, тише, тише!..

И что нам трезвость,[8] что война?

Не страшны дерзкие Германы.

С тобою, Ники, без вина

Победоносны мы и пьяны.

И близок, близок наш тупик

Блаженно-смертного забвенья,

Прими ж дары мои, о Ник,

Мои последние хваленья.

Да славит всяк тебя язык!

Да славит вся тебя Россия!

Тебя возносим, верный Ник!

Мы богоносцы — ты Мессия!

2

От здешних Думских оргий

На фронт вагонит Никс,

При нем его Георгий[9]

И верный Фредерикс.[10]

Всё небо в зимних звездах.

Железный путь готов:

Ждут Никса на разъездах

Двенадцать поездов.

............................ 

На фронте тотчас слово

Он обратил к войскам:

«Итак, я прибыл снова

К героям-молодцам.

Спокойны будьте, дети,

Разделим мы беду -

И ни за что на свете

Я с места не сойду.

Возил сюда сынишку,

Да болен он у нас.

Так привезу вам Гришку

Я в следующий раз.

Сражайтесь с Богом, тихо,

А мне домой пора».

И вопят дети лихо:

«Ура! ура! ура!»

Донцы Крючков и Пяткин[11]

Вошли в особый пыл,

Но тут сам Куропаткин[12]

С мотором подкатил.

Взирает Ника с лаской

На храброго вождя…

В мотор садятся тряский,

Беседу заведя.

Взвилася белым дыбом

Проснеженная пыль

И к рельсовым изгибам

Запел автомобиль.

Опять всё небо в звездах,

И пробкой,[13] как всегда,

Шипят на ста разъездах

Для Ники поезда.

К семье своей обратно

Вагонит с фронта Никс.

И шамкает невнятно:

«В картишки бы приятно»-

Барон фон Фредерикс.

3

«Буря мглою небо» слюнит,

Завихряя вялый снег,

То как «блок» она занюнит,

То завоет, как «эс-дек».

В отдаленном кабинете

Ропщет Ника: «Бедный я!

Нет нигде теперь на свете

Мне приличного житья!

То подымут спозаранку

И на фронт велят скакать,[14]

А воротишься — Родзянку[15]

Не угодно ль принимать.

Сбыл Родзянку — снова крики,

Снова гостя принесло:

Белый дядя Горемыкин[16]

В страхе едет на Село.

Всё боится — огерманюсь,

Или в чем-нибудь проврусь…

Я с французами жеманюсь,

С англичанами тянусь…

Дома? Сашхен[17] всё дебелей,

Злится, черт ее дери…

Все святые надоели -

И Мардарий[18] и Гри-Гри.[19]

Нет минуты для покоя,

Для картишек и вина.

Ночью, „мглою небо кроя“,

Буря ржет, как сатана.

Иль послать за Милюковым?[20]

Стойкий, умный человек!

Он молчанием иль словом

Бурю верно бы пресек!

Совершится втайне это…

Не откроет он лица…

Ох, боюсь, сживут со света!

Ох, нельзя принять „кадета“[21]

Мне и с заднего крыльца!»

Нике тошно. Буря злая

Знай играет, воет, лает

На стотысячный манер.

Буря злая, снег взвихряя,

То «эн-эсом»[22] зарыдает,

То взгрохочет, как «эс-эр».[23]

Полно, Ника! Это сон…

Полно, выпей-ка винца!

В «Речи» сказано: «спасен

Претерпевый до конца».[24]

4

Со старцем[25] Ник беседовал вдвоем.

Увещевал его блаженный: «Друже!

Гляди, чтоб не было чего похуже.

Давай-ка, милый, Думу соберем.

А деда[26]— вон: слюнявит да ворчит.

Бери, благословясь, который близко,

Чем не министр Владимирыч Бориска?[27]

Благоуветливый и Бога чтит.

Прощайся, значит, с дединькою, — раз,

И с энтим, с тем, что рыльце-то огнивцем,

Что брюхо толстое — с Алешкою убивцем.[28]

Мне об Алешке был особый глас.

Да сам катись в открытье — будет прок!

Узрят тебя, и все раскиснут — лестно!

Уж так-то обойдется расчудесно…

Катай, катай, не бойся, дурачок!»

Увещевал его святой отец.

Краснеет Ника, но в ответ ни слова.

И хочется взглянуть на Милюкова,