Стихотворения, не вошедшие в циклы - [4]

А что ручей до дна пронзен,

Сквозь шелест cтpyй не слышит он.

Зато и молнии струя,

Упав, лишилась бытия.

Другого не было пути…

И я прощу, и ты прости.

«Ты поклянись, — она его просила…»

«Ты поклянись, — она его просила, —

И верен будь тому, что изречешь,

Что этой песни — в ней большая сила —

Ты никому, как мне, не запоешь.

Не запоешь, когда ко мне на смену

Придет другая с новой красотой,

И я утрачу прелести и цену

Перед твоей окованной мечтой.

Другие песни пой, коль запоются,

Кому, и где, и как — мне вс равно.

Но лишь бы этой песне вновь проснуться

И повториться не было дано.

С меня писал ты, я тебя ласкала,

Я, я низала нити чудных снов,

Я с нею вместе чувством трепетала…

Спускала с плеч последний свой покров.

Та песнь моя! вся, вся без исключенья…»

Он клятву дал… и наконец запел,

Когда в час смерти, в облике виденья

Ее он вновь пришедшую узрел.

ЛЕЗГИН

Свершивши раннюю молитву,

Пока проснется генерал,

Старик-лезгин кряхтит и чистит

Полуаршинный свой кинжал!

На лезвии, в сияньи солнца,

В наседках букв — Корана стих;

Старик как будто видит что-то

В клинке, сквозь пальцы рук своих…

Из-под папах в кустах — винтовки

По русским целятся войскам…

Вон дымки выстрелов, вон пушки,

Вон генералы, вон — имам!..

Дымится дуло пистолета,

Лезгин сует его в кабур,

Глядит: на этот раз удача —

Упал и корчится гяур…

Спешат в аул… Победа, радость!

Там блеск чарующих очей,

Там — вин холодные кувшины,

Там песни старых узденей…

Кинжал дрожит… Другие виды…

И длинный ряд живых картин…

Перед лицом воспоминаний

Расхорохорился лезгин!

Забыл, что больше нет Кавказа,

Нет тех времен, нет тех людей!

Явились в жизнь ключи Боржома;

Есть нефть, но нет жрецов огней!

Клокочет жизнь неудержимо,

Бушует сердце старика…

Но вдруг — звонок, — мечты исчезли

От генеральского звонка!

Кинжал в ножнах. Собравши платье,

Лезгин торопится служить

И к генеральской папироске

Подносит спичку закурить!

РАУТ

И раут был блестящ! Вся зала

Сияла множеством огней…

Владыкам бирж и капитала

И представителям властей —

Повсюду лживые приветы,

Пожатья рук, любезность слов,

Недобрых взглядов рикошеты,

И блеск эмалей орденов…

А с женских плеч в лучах пылали,

Стремясь былое наверстать,

Алмазы, что в земле лежали

И утомились света ждать…

Казалось мне — певцов эстрада,

В цветах и искрах хрусталя,

Плыла, как некая громада,

Как яркий призрак корабля!

И к этим людям всякой власти,

Будя их мысли и сердца,

Сквозь листья пальм, как бы сквозь

снасти,

Благовестила песнь певца.

Звучит мечтательная лира,

С ней заодно звучат слова,

И блещет свет иного мира

Сквозь их живые кружева.

О! Сколько было тут химеры,

Как он кичился — нищ и наг, —

Как перерос свои размеры

Пустых людей ареопаг.

А пестун вечного значенья,

Глашатай чувства всех времен,

Певец, — ведь он для развлеченья

За деньги петь здесь приглашен!

Они ему рукоплескали,

И титулованный мирок

Сплеча оценивал скрижали,

Которых и прочесть не мог…

Тут вечное ничтожным стало,

Атланта с ног сшибал пигмей…

Корабль! Корабль! Отдай причала

И уплывай — скорей, скорей…

В АББАТСТВЕ СЕН-ДЕНИ

А! Вот он наконец, дворец успокоенья,

Хранитель царственных могил,

Где под двойной броней гранита и сомненья

Лежат без прав и даже без движенья

Властители народных сил.

Какая высота! Крепки и остры своды,

Под ними страшно простоять,

И если из гробов в короткий час свободы

Встают покойники на призывы природы

И тянутся, — им есть где погулять.

И сыро и свежо. Темны углы собора,

По ним и чернь годов, и копоть залегла,

А в куполе вверху, свободны от надзора,

Сошлись на долгий спор, на подпись приговор

И шепчутся прошедшие дела.

За перспективою мельчая, умаляясь,

Стоят ряды готических столбов;

В цветные стекла радугой врываясь,

Свет вечера играет, расстилаясь

Дорожками узорчатых ковров.

Одеты мрамором, в чехлах, под вензелями,

Гробницы королей прижались к алтарю,

Лампады теплятся спокойными огнями,

Храм населяется вечерними тенями,

И сонный день приветствует зарю.

Что, если бы теперь, по воле провиденья,

Из-под гранита проросли

Прошедшие дела, как странные растенья,

И распустили бы во имя сожаленья

Свои завитые стебли?

Что, если бы теперь каменья засквозили

Зевнули рты готических гробниц,

И мертвецов коронных обнажили,

И тихим светом осветили

Черты, как смысл, отживших лиц?

Вы жили, короли, вас Франция питала,

Чудовищная мать чудовищным сосцом,

Веками тужилась, все силы надрывала,

От вас отплаты, службы ожидала —

Вы отплатили каждый мертвецом.

Скажите, короли: под мехом багряницы

Пришлось ли вам хоть раз когда-нибудь

На площади взволнованной столицы

Средь торжества, с парадной колесницы

По-человечески вздохнуть?

Пришлось ли вам хоть в шутку усомниться

В себе самом, смотря на пышный двор,

Могли ли вы слезой не прослезиться,

Могли ли сердцу не позволить биться,

Когда рука черкала приговор?

Был светлый день, — оков перегоревших

Народ не снес, о камни перебил

И трупы королей своих окоченевших,

В парчах и в золоте истлевших,

Зубами выгрыз из могил.

Был мрачный день, — народ остановили,

Сорвали шапки с бешеных голов,

Систематически и мерно придушили,

А трупы королей собрали и сложили

В большую кучу в склеп отцов.

И я бы мог, спустившись в склеп холодный,

Порыться в куче тех костей

И брать горстями прах негодный,

Как пыль дорог, как пыль дорог — свободнный,