Стихотворения - [43]
Шрифт
Интервал
Которая поводит ручкой-флейтой,
Которая сегодня же зарежет
Осоловелого в кровати мужа.
И лужа черная не запечется,
Подпалина у глаз, как грех, зачтется,
И циркули кругом расставит стужа…
Эх, не жалей ее. Ты сам, который…
Барана залупив, тряхни папахой:
Хлеб и в поту халява — под рубахой.
Оглоблями и крыльями — в просторы.
В ПАРИКМАХЕРСКОЙ (УЕЗДНОЙ)
За завтраком иль в именинной ванне, —
Я в зеркале: прозрачное купе.
Одеколонный ладан о Ливане
Напомнил, а тесемка на диване
Густыми гвоздиками — о клопе.
Лоснящееся логово, наверно,
Казнит бока спиралями пружин,
Уютно, заспанное и примерно
Такою, как с кровавой Олоферна
Главой Юдифь, судилище мужчин.
Олеография в мушином маке
Олеофантом крыта и комод —
Под лоск в гипюре вязанном, чтоб всякий
Берег благополучье и при драке
Ссылался на листы парижских мод.
На нем — два узеньких, гранений полных.
Бокалов с позолотой, и бокат
Гранатами лущащийся подсолнух
И радугой в стекле, в табачных волнах, —
Соленый день, селитрою богат.
Намыленный, как пудель, под железо
Откидывая шею, и, сквозь век
Смеженье, моросится до пореза,
Все чаще, и в матросском Марсельеза —
Синее сыворотки из аптек.
Но музыка, не пойманная колбой, —
Позволили ей воздух замесить!
С токсинами флаконы я нашел бы
И к Пугачеву в малахаях толпы
Привел бы, — перестаньте моросить!..
Приятной пуговицей спелый ящик
Комода оттопырился, и — вдруг,
На дне обоев, в розочках лядащих,
Сверкнуло лезвие и — настоящий
Ремень вываливается из рук…
Зарезан! Недомыленной горилле —
Как ниткою по шее, марш — кругом…
Юдифь! Достаточно мы говорили
Об Олоферне, — помечтаем или
Поговорим о чем-нибудь другом…
1919
НА ХУТОРЕ
Льняные льнули-льнули облака.
Их пушка выстирала, их несло,
Чтоб кошка долакала молока
Вершок, чтоб веселей гребло весло.
Рожденный дошлой рожью урожай
Лежал и угрожал тому, кого
Сам барин самоварный невзначай
Рубнул и — выстроил под Рождество.
И гончую в подпалинах тогда,
Как стерву, вытянуло за косым
В дубах и меж дубами, где вода.
Дубровский выстрелил, и — пухнет дым.
Пали, пали. Кто мало-мальски зол,
Кто думает, что хуторок разверст
Лишь для него — к окошку подошел,
Облокотился: молоко и… морс!
Что, кошка? Неужели и она,
Умывшись, поцарапаться могла?
Сохатая, послушная жена
Ползет, и юбка над дуплом — метла.
Билибинские плыли облака.
И не доплыли. Мыльные труды!
И батарея скачет через лак
Сквозь дым сухой — на гребень, на скирды.
Но, грыжу выпекши, бревном амбар
Вмуравливает муравьиных ос,
И с рвотными щеками отпрыск бар —
Зерно куриное — рукой, вразброс.
Байстрючье, ребусное, пузыри
Пускающее во пахах в бреду —
И на колесах страшных фонари
(Прикажите и — экипажик!).
Ду —
Дубровский! И — Билибин! Лень и лень.
Шаром по ямам (гоп ди гоп!) шарад.
Осина. Осень. И осиный день.
А синей гребле и веслу не рад.
Так, так. Но вытряхни, но измочаль
И, как Мазепу, кинь меня на круп,
Чтоб нагло выпростало и печаль,
Чтоб сох и я, но у сохатых губ!
ВОРОЖБА
Смотри: стуча точеной палкой,
Кострикой по небу пыля,
Слепая ночь за синей прялкой
Разматывает тополя.
(От сырости) белесым жабы
Пришлепывают животом,
И стекла в коридоре слабо
Спросонок — комаром, потом
Позванивают осторожно:
Не разбудить, а спи… а спи…
От боли аспирина б можно,
Да пусто, ясно, как в степи…
Смотри, смотри: все туже, туже
За нитью шелковая нить,
От млеющей пуховой стужи
Ни рук, ни ног не сохранить.
Стеклянный муравей ужалит,
И рассечет секундомер
Глаза, и веки опечалит,
Отчалит в общество химер.
Смотри и — даже больше! — слушай.
Как оборвется вдруг, шутя,
Шальное счастье мягкой грушей,
Слепой судьбу укоротя.
Приплюснутую утром, возле
Корней, найдут живую грудь,—
И низенькая низкорослей
В термометре предстанет ртуть.
Как холодно и пыльно!
Молод Росой нерадужною сад.
Сон-секундант и тот размолот
Досадными камнями. Рад
Мой глаз оранжевый, великий,
Застывший кошкой у крыльца,
Пылящейся грехом кострике,
Глубокой пасти без лица…
НА УГЛУ
Грустная кровь прохрустела, коробя
Каждую жилу мою червяком.
Час ли такой на углу, что в хворобе,
В булочном хрипе бутылки, знаком
С долей, он булькает над кавалером,
Клонит большие Матрены глаза
(Полно, Полтава!)и в рваном и сером
Топчется, чтоб кто-нибудь приказал.
Проволока телеграфная густо,
Гудом подделываясь под басы,
Вторит воловьим, и оттиск капусты
Лиственный в ломте, — такие часы.
А при серебряных и при жилете
(Из-под жилета — рубашка), прошел
Некто бекренистый, чадо столетья,
В коем додумаются и до пчел,
Отлитых впрок, и стягнут до Сатурна,
И расколдуют гроба, — вповорот
Девке ротатой: «И даже недурно:
Взять с инструментом и — на огород!»
Дернулась по тротуару задрипа,
Пудрит какао себя воробей,
Печень печет. Не почет ли, что выпей,
Долю с чубатой пропей, Кочубей?
Голову требует темная плаха,
Краска облуплена, как у икон.
В смушковой, мреющей охай и ахай,
Что — беззаконье и что есть закон!
Что — от Мазепы и что — от Шевченка,
Тыквенная-то сама от кого?
Проволока — по хребту до коленка
Гулом, похожим на войлочный вой.
Свесился вялым мешком, и корявый,
Чует: репейник врывается в ус…
Угол фонарный, и столб ради славы
— Радужным светом! — я не отзовусь.
Рухну ли насмерть, все будет знакомо:
Стоптанный чобот и под руку лак,
Луком даренный, и лан чернозема…
В час вот такой на рогу и закляк.