Стихотворения - [32]

Пусть течет густая (до колена)

судорога, вьется лай собачий.

Ева ты моя, моя Елена,

что ты в жертве ценишь наипаче?

Выпяченные — бери! — соски?

Виевы ли веки или губы?

Иль в пахах архангеловы трубы,

взятые в утробные тиски?

Мы поймали то, что днем ловили.

И любовь попробует свой рашпиль

не однажды, как и когти филин —

смерть на яблоке двуполой тяжбы.

1915 (1922)

2

Не ночь, а кофейная жижа:

гадать и гадать бы на ней!

Пошла полумесяца лыжа

на полоз моих же саней.

Козлиные гонятся лица,

поблеивают и поют.

Животная шерсть шевелится,

и волос — не гол и не крут.

Куда мне и что мне, заике,

коль ворох соломы тяжел,

коль первый попутный, великий,

огонь лишь туманом прошел.

Валун! То не я ли, дорожный,

сквозь ртутную глянул слезу?

Ухабистый, неосторожный,

везу мое бремя, везу.

Могильникам не развалиться,

за пазуху сунули крест,

и выселицам веселиться —

напраслина! — не надоест.

Под полозом — жарко и скользко,

и ворох соломы тяжел.

Но что мне, заике, до происков,

коль кучер — и тот вот — козел!

Присел, кучерявый, на козлы,

поблеивает и поет.

Чтоб жилой, хомячьей и рослой

(поет) подоило живот,

чтоб, выдавив дышащий розан,

я сам, облысел и умен,

пропал, потому что обсосан,

в кивающей прорве времен.

1914 (1922)

3

Хорошенько втоптать чемоданы,

запихнув их в горбатый задок…

Канделябр, — провожают каштаны:

греховодный, прощай, городок!

Облака поддувает, как стружки,

наливает штаны у колен.

Над крылечком, к заржавленной дужке

прицепил свой фонарь Диоген.

А и сколько сырых да курносых

белоногих белуг взаперти

сторожишь, променявшая посох

на четьи непотребных житий?

А и что тебе, пава, до сусла

кровяного, до плоти людской,

коль в лихом и сама ты загрузла,

опустившись с разящей клюкой?

И блюдешь, ястребица, в домашней

канарейчатой юбке враструб,

чтоб не вянуло вымя от шашней,

не болталось у Катек и Люб…

Лопнет месяц-яйцо и прольется

(ну, отваливай, ну, на ночлег), —

от папаши до золоторотца —

всякой твари налезет в ковчег.

И на поте замешено тесто.

Не связует расстрига-поэт

виноградной стопой анапеста

с чревоблудием схимы обет.

(Увести бы отсюда, жениться

на пропащей… несчастной… святой!

Привыкает же к людям синица,

и в трущобе немало цветов…)

Оловянные выстынут лужи.

Но тяжелый и розовый пар

там, где окорок девки белужий,

распирает берлогу, как шар.

И кровать, убаюканный кузов,

на ухабах скрипит и поет

до утра. Одноглазый Кутузов

сквозь мушиный моргает помет —

в щеки брызнуло старческий йод…

Вон из города тащит расстригу.

Детвора разменялась по псам,

тарантас сотрясается.

Прыгай,

мой возок, по ежастым овсам!

Разливается май, златокудрясь.

И ныряет, пророча успех,

мой возок — Мономахова мудрость,

выбивая мне

— Сидя в санех.

1916 (1922)

НОЧЬ

К полуночи куда прилежней

Перепелиный перебой,

Шмыганье нежитей и лежней

Сквозь полумесяц голубой:

Бутонами обвисла роза,

И каждый лепесток — губа!

И в кочке теплого навоза —

Жука домашняя судьба.

А ты раскинулась на ложе.

Ненасытимая любовь!

И росное чело тревожит

Пером отброшенная бровь.

По волосам, густым, как деготь,

Стекает, вздрагивая, лень —

На грудь, на виноградный ноготь,

На чаши лунные колен.

Под вычерпнутой с детства ямкой

Пылающего рта разрез…

За белою, за сонной самкой,

Самец, гонись в трущобный лес!

И, не натягивая лука,

Под куст добычу волоки,

Чтоб мутная, хмельная мука

Четыре выжала руки.

<1920>

АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА

…Порхает звезда на коне

В хороводе других амазонок;

Улыбается с лошади мне

Ари-сто-кратический ребенок.

Капитан И. Лебядкин

«Водяное в барабане…»

Водяное в барабане,

И дурачится она:

Жар и сутолока бани,

Одуванчик смутный сна.

В завитом упругом дыме

Убыстряют бег часы:

— Добрый день тебе, Владимир! —

И: — Спокойной ночи, псы!.. —

Но любовь одна и та же,

Вне пространств и вне веков,

Метит крестиками даже

Спины гладких пауков,

Нежит в замшевой постели

Шалопая до восьми,

Чтоб вынюхивал он щели, —

Канительный райский змий.

И, когда в последней дрожи

Задымится чадом лесть,

Станет донельзя похоже

На Сатурн все, что есть!

<1922>

«Глаза, как серьги голубые…»

Глаза, как серьги голубые,

В пушке — курчат и верб — ресниц,

И слезы по щекам, по вые

Текут, чтоб пасть, чтоб кануть ниц.

А ночь протягивает коготь,

Сжимая лапу в темноте,

И хочет месяцем потрогать

Рыдающую от затей.

Плачь и стенай! Паук подходит

Зудеть и закорючкой «3»

Зиять в развернутой колоде,

В мушиной мучиться грозе.

Постой! Я вспомнил: то не ты ли

Украла ночью нож кривой,

Ушла и — после наследили

Кругом. «Ну, что?» — Да, неживой.

И то не ты ль, не твой ли коготь —

Царапаете смуглый лик,

Чтоб горбоносый грубый Гоголь

Был менее при мне велик?

<1922>

АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА

Скучно жить на этом свете, господа!

Гоголь

(Отрывки из поэмы)

1

Вы набожны, высокомерно-строги.

Но разве я не помню, как (давно)

во флигеле при городской-дороге

летело настежь, в бузину, окно!

Вас облегал доверчиво и плотно

капот из кубового полотна.

О май! Уж эти тонкие полотна,

уж эти разговоры у окна!

А смерть не ждет.

Не стало в доме дяди,

и тети Клеопатры долг тяжел.

Она живет, чужого счастья ради,

нудясь: скорей бы почтальон пришел.

И, если вечером звонок с хрипотцей

в прихожей поперхнется раз иль два,

какая суматоха разольется

по комнатам, не вымершим едва!

Из Питера вы пишите со скуки:

«Здесь, тетя Капочка, дожди да грязь…»

Блестят очки, и сухонькие руки