Стихотворения - [4]

Лежат,

Как перебитые позвоночники.

Ты ел хлеб,

Обстрелянный из пулемета.

Алюминиевая трофейная фляга

На боку у тебя висела.

С лицом простым, как шинель,

Ты прошел от Польши до Волги

И обратно

И дальше до Вислы,

До Шпрее —

И ты понял,

Что нет ничего

     лучше отчего дома,

Который

     как родина в родине,

И ты научился

     не отдавать его другому.

1944

«Я смотрел на твою фотокарточку…»

Я смотрел на твою фотокарточку

     при каждом удобном случае:

Стоя на танке,

Кладущем клетчатые следы

     на чернозем,

Сидя на тюке сена

     на летящей на запад платформе,

В госпитале

     у переднего края,

Где раненые

     лежат на соломе

       кругом,

Где я выходил на воздух

     плакать о человеческой жизни.

В полях, где мы

     убивали врага

И жалели сады под огнем,

В краях, где мы танками

     землю вспахали,

Где половина наших друзей

   полегла,

Где освобожденные полонянки

     посылали нам поцелуи,

А бандеровцы стреляли

     из-за угла.

В домах, где матери божии,

     окруженные сиянием,

Мне казались

     похожими на парашютисток.

На марше, в пути,

когда мы переходили границу

(Это было в полдень.

Дождь

     на асфальте кипел,

Мы протирали стекла кабин

     рукавицами,

Чтобы лучше видеть

     Европу,

И перед въездом туда

     я опять на тебя посмотрел).

И там, где лежали

     под ногами

       немецкие артисты

     из немецких журналов,

Где ветер шумит,

     чужую листву

       в чужих садах шевеля,

Где два потока крови

     (немецкой и русской)

       текут не сливаясь,

Где смотрит на нас

     из гранита

       чужая земля…

Твоя фотокарточка

     всюду была

       со мною.

Так будет и дальше —

     до самого дня

       окончанья войны.

Легкие нам наполняя

     воздухом

       танкового боя,

Приходит решительное лето,

     и встретиться

       скоро мы должны.

1944

«Ревя на повороте и подъеме…»

Ревя на повороте и подъеме,

Идет наш танк. Пока вдали враги,

Мы ночью спим на танке, как на громе.

На жалюзи мы сушим сапоги.

Согревшись, засыпаешь на мгновенье,

И вновь со дна, куда его ты вверг,

Не досмотрев рисунки сновиденья,

Сознание карабкается вверх,

И хочется уснуть наполовину,

Прислушиваясь к грохоту лавины,

Чтоб сонного бомбежка не застала

(Так можно, не проснувшись, умереть,

И, значит, надо встать, забыв усталость,

Чтоб собственную смерть не просмотреть.

И мы, конечно, правы, и поверьте,

Обидно будет умереть во сне.

И я хочу присутствовать при смерти, —

Тогда еще поборемся мы с ней.

И, может быть, поборем — мы упрямы.

И будем жить, чтобы врага добить).

И вдруг сквозь сон ты слышишь: воет

   «рама» —

Выходит «юнкерс» сны твои бомбить.

И сны бегут. В убежище. Теснятся.

Проснулся, смотришь — бомбы не видны,

Так даже сны военные нам снятся —

Воздушные и танковые сны.

1944

У входа в Скалат

А. Б. Лозовскому

Полковник, помните Скалат,

Где «тигр» с обугленною кожей

И танк уральский, в пепле тоже,

Лоб в лоб уткнулись и стоят?

Полковник, помните, по трактам

Тогда и нас водил сквозь смерть

Такой же танковый характер —

Или прорваться, иль сгореть.

1944

Разбитый танк

Металлу, наверное, снится,

Что снова он стал рудой,

Лежит на горе Магнитной,

Бесформенный и молодой;

Что снова идет он в домну,

И снова проходит прокат,

И движется танком огромным,

И пушкой глядит на закат;

И снова он давит бронею

И гонит врага вон.

Раскинулось поле боя,

И снится металлу сон.

1944

«Я был убит приснившимся осколком…»

Я был убит приснившимся осколком.

Моя невеста плакала вдали.

Она еще не выплакалась толком —

Уже за ней охотники пришли.

Нет, я тебя, о жизнь, не обвиняю

За то, что ты недолго помнишь нас.

Такой, как есть, тебя я принимаю

На год, на день, на молодость, на час.

Меня любила девушка, наверно.

Меня любила девушка. Она

Была, наверно, мне до смерти верной,

А после смерти верность не нужна.

Прости меня, далекая, живая,

Что я тебя при жизни ревновал,

Опасности везде подозревая,

Ступить тебе и шагу не давал.

Но в шесть утра горнисты Измаила,

Как ангелы, трубящие в раю,

Солдата вновь подняли из могилы,

И я опять ревную и люблю.

1945

«Был холод декабрьский, и я возле танка…»

Был холод декабрьский, и я возле танка

На польском асфальте плясал сербиянку,

Чтоб только согреться на зимнем ветру,

Пронзительном, злом, и, увидев славянку,

Бойцу подносившую в рюмке сливянку,

Тебя вспоминал на далеком юру.

И думал с тоскою: «Теперь хорошо бы,

Как после работы и после учебы,

К тебе возвратиться домой на Каштак».

И мой экипаж согласился: еще бы!

Давно бы зазноба спасла от озноба,

И рюмку она поднесла бы не так.

И мой экипаж согласился. Конечно,

И танки не вечны, и войны не вечны,

И мы возвратимся когда-то домой,

Родных и друзей расцелуем, обнимем,

И сядем за стол, и чокнемся с ними.

Но путь наш домой

Лежит через бой.

…Со мной ничего не посмеет случиться,

Я должен любить еще, жить и учиться,

Об этом я знал и за крайней чертой,

Когда ничего уже не оставалось:

Ни сил, ни патронов, лишь только

   усталость,

Когда я держался на хватке одной.

Я с детства учился

Так в жизни держаться,

Так впутаться в жизнь,

Так с нею связаться,

Так крепко ее привязать у седла,

Чтоб жизнь от меня не могла отвязаться,

Чтоб жизнь от меня не могла отказаться,

Чтоб жизнь без меня обойтись не могла.

Да, верю я в жизнь,

И не ставь мне в вину ты

Ни это пристрастье, ни эти минуты.

Мальчишкою тоже меня не зови.