Стихотворения - [4]

кожаными.

Это было легко.

Вышина мне была не страшна.

Взмах рукой, и другой —

и уже в вышине этой таешь.

А наутро мой сон

растолковывал мне старшина.

— Молодой, — говорил,-

ты растешь, — говорил,-

оттого и летаешь…

Сны сменяются снами,

изменяются с нами.

В белом кресле с откинутой

спинкой,

в мягком кресле с чехлом

я дремлю в самолете,

смущаемый взрослыми снами

об устойчивой, прочной земле

с ежевикой, дождем и щеглом.

С каждым годом

сильнее влечет

все устойчиво прочное.

Так зачем у костра-дымокура,

у лесного огня,

не забытое мною,

но как бы забытое, прошлое

голосами другими

опять окликает меня?

Загорелые парни в ковбойках

и в кепках, упрямо заломленных,

да с глазами,

в которых лесные костры горят,

спят на влажной траве

и на жестких матрацах соломенных,

как убитые спят

и во сне над землею парят.

Как летают они!

Залетают за облако,

тают.

Это очень легко —

вышина им ничуть не страшна.

Ты был прав, старшина:

молодые растут,

оттого и летают.

Лишь теперь мне понятна

вся горечь тех слов,

старшина!

Что ж я в споры вступаю?

Я парням табаку отсыпаю.

Торопливо ломаю сушняк,

у лесного огня хлопочу.

А потом я бросаюсь в траву

и в траве молодой засыпаю.

Взмах рукой, и другой!

Поднимаюсь опять

и лечу.

Юрий Левитанский. Стороны света.

Москва: Советский писатель, 1959.

Грач над березовой чащей...

Грач над березовой чащей.

Света и сумрака заговор.

Вечно о чем-то молчащий,

неразговорчивый загород.

Лес меня ветками хлещет

в сумраке спутанной зелени.

Лес меня бережно лечит

древними мудрыми зельями.

Мятой травою врачует —

век исцеленному здравствовать,

посох дорожный вручает —

с посохом по лесу странствовать…

Корни замшелого клена

сучьями трогаю голыми,

и откликается крона

дальними строгими гулами.

Резко сгущаются тени,

перемещаются линии.

Тихо шевелятся в тине

странные желтые лилии.

Гром осыпается близко,

будит округу уснувшую.

Щурюсь от быстрого блеска.

Слушаю.

Слушаю.

Слушаю.

Юрий Левитанский. Стороны света.

Москва: Советский писатель, 1959.

Вы помните песню про славное море?..

Вы помните песню про славное море?

О парус,

летящий под гул баргузина!

…Осенние звезды стояли над логом,

осенним туманом клубилась низина.

Потом начинало светать понемногу.

Пронзительно пахли цветы полевые…

Я с песнею тою

пускался в дорогу,

Байкал для себя открывая впервые.

Вернее, он сам открывал себя.

Медленно

машина взбиралась на грань перевала.

За петлями тракта,

за листьями медными

тянуло прохладой и синь проступала.

И вдруг он открылся.

Открылась граница

меж небом и морем.

Зарей освещенный,

казалось, он вышел, желая сравниться

с той самою песней, ему посвященной.

И враз пробежали мурашки по коже,

сжимало дыханье все туже и туже.

Он знал себе цену.

Он спрашивал:

— Что же,

похоже на песню?

А может, похуже?

Наполнен до края дыханьем соленым

горячей смолы, чешуи омулиной,

он был голубым,

синеватым,

зеленым,

горел ежевикой и дикой малиной.

Вскипала на гальке волна ветровая,

крикливые чайки к воде припадали,

и как ни старался я, рот открывая,

но в море,

но в море слова пропадали.

И думалось мне

под прямым его взглядом,

что, как ни была бы ты, песня, красива,

ты меркнешь,

когда открывается рядом

живая,

земная,

всесильная сила.

Юрий Левитанский. Стороны света.

Москва: Советский писатель, 1959.

Не брести мне сушею...

Не брести мне сушею,

а по северным рекам плыть!

Я люблю присущую

этим северным рекам прыть.

Мне на палубе слышно,

как плещет внизу Витим,

как ревет Витим,

в двух шагах почти невидим.

Я щекою небритой

ощущаю мешок вещевой,

мой дорожный мешок,

перемытый водой дождевой.

От него пахнет пастой зубною

и ягодным мылом,

позабытой страною —

детством лагерным милым.

И от этого снится мне детство

с певучими горнами

и с вершинами горными,

неприступными, гордыми.

К тем вершинам горным,

чтоб увидеть их наяву,

от детства самого

по высокой воде плыву.

У безлюдного берега

опускаю скрипучие трапы

на песчаные отмели,

на лесные пахучие трааы.

И огни золотого прииска

в темноте за бортом

начинаются, словно присказка

(сказка будет потом!).

Ну, а в присказке ходит Золушка

в сапогах кирзовых.

Полыхают вовсю два солнышка

в глазах бирюзовых.

Засыпает она, усталая,

на подушке колкой,

и стоят босоножки старые

под железной койкой.

А за окнами зорька-зорюшка

сладко сны навевает.

Золотые туфельки Золушка

не спеша надевает.

Золотыми, росой обрызганными,

по мосткам застучала…

Только это уже не присказка —

это сказки начало.

Это сказка моя правдивая,

где ни лжи, ни обмана,

где и вправду вершины горные

поднимаются из тумана.

Ах, вершины гордые!

Чтоб увидеть вас наяву,

я от детства самого

по высокой воде плыву.

Юрий Левитанский. Стороны света.

Москва: Советский писатель, 1959.

ПЕЙЗАЖ

Горящей осени упорство!

Сжигая рощи за собой,

она ведет единоборство,

хотя проигрывает бой.

Идет бесшумный поединок,

но в нем схлестнулись не шутя

тугие нити паутинок

с тугими каплями дождя.

И ветер, в этой потасовке

с утра осинник всполошив,

швыряет листья, как листовки,-

сдавайся, мол, покуда жив.

И сдачи первая примета —

белесый иней на лугу.

Ах, птицы, ваша песня спета,

и я помочь вам не могу...

Таков пейзаж. И если даже

его озвучить вы могли б —

чего-то главного в пейзаже

недостает, и он погиб.

И все не то, все не годится —

и эта синь, и эта даль,

и даже птица, ибо птица —

второстепенная деталь.

Но, как бы радуясь заминке,